И сейчас, приготовившись выслушивать «новости» месячной, а то и больше давности — радовался перспективе скорейшего получения практически мгновенной передачи информации. Одно только это новшество от пришельцев (хотя какие к черту пришельцы, свои люди, не без странностей, но к судьбе страны неравнодушны) давало бесспорное преимущество, а ведь эти радиостанции можно было и на корабли ставить, и армейским частям придавать. А этих задумок, помимо связи — было бесчисленное множество. Да даже та информация, из книг и электронных носителей, которую сами жители двадцать первого века с легким оттенком брезгливости называли мусором — была бесценна. «Я вам покажу как распри с потомками устраивать!» — Помянул Павел Петрович своего непутевого крестника: «Переженю, перезнакомлю и интересами совместными повяжу!»

А сведения, излагаемые служащим — сенсационными не были. Общая канва происходящего во внешней политике пока совпадала с теми скудными и обрывочными сведениями, что имелись в материалах из будущего. Из первой антифранцузской коалиции, как и тогда — Павел вышел, так же сославшись на истощенность России в предыдущих войнах и тяжелое финансовое положение. А вот эскадра Макарова, несмотря на слезные просьбы английского правительства — не осталась на зиму и была отозвана в Кронштадт. Семён Воронцов к тому времени был лишен чина посла и повлиять на адмирала не мог. Вспыхнувший на кораблях английского флота бунт был подавлен, предполагаемая высадка французского десанта не состоялась, но тем не менее — кровь англичанам попортили, заставив понервничать.

В пику взбрыкнувшему императору англичане Воронцова (по настоятельной просьбе, переданной по дипломатическим каналам и неоднократно дублированной) высылать из страны в Россию не стали, приютив в Лондоне. Павел Петрович в ответ на это объявил бывшего посла иноагентом, реквизировал все имущество Воронцова в России в казну и на этом успокоился. А вот сам Воронцов, несмотря на длительное проживание в Туманном Альбионе — политического момента и интриги не понял, принялся яростно обличать всю варварскую сущность России и деспотичное правление нынешнего императора со страниц европейской прессы. То ли отрабатывая проживание, то ли искренне, по велению сердца — его имения в империи были немаленькие, доход с них позволял жить на широкую ногу в Англии, так что злоба Семёна была по человечески понятна.

Но для политического деятеля, коим мнил себя Воронцов — непростительна. Уже и старшая сестра, княгиня Екатерина Дашкова — отправила несколько писем с увещеваниями брату, передавая слова императора: «Не путай, Сенька, туризм с эмиграцией! Со свистом из Лондона вылетишь, сами англичане тебе спеленают и привезут, коль нужда в России у них возникнет! Причем в нагрузку тебя отдадут, даже просить отдельно не надо будет!» Но у графа критическое мышление, после известий о конфискации всех его земель и имущества — отключилось напрочь. А после отказа родственников поспособствовать материально — он и с ними прекратил всяческое общение, напоследок заклеймив приспешниками сатрапа и тирана.

С Персией заключили предварительное перемирие, не в последнюю очередь благодаря курляндскому генерал-губернатору барону фон дер Палену. И велась подготовка к составлению длительного мира, с упрочением торговых отношений. В отношении Востока и Средней Азии у Павла Петровича были свои соображения (пока не афишируемые даже среди посвященных, разве что Суворов и руководитель тайной экспедиции были в курсе), на которые немалое влияние оказали материалы из двадцать первого века. А вспыхнувшая поначалу ненависть к барону курляндскому, благодаря послезнанию о участие того в заговоре, направленном на свержение и убийство императора — потухла и сошла на нет. Грех было такого энергичного и активного человека пускать в расход из-за несостоявшейся истории. Пусть лучше на благо империи потрудится и останется в памяти не цареубийцем, проведшим остаток своей жизни в забвении, а достойной личностью.

От англичан, прощупывающих почву на предмет создания второй антифранцузской коалиции — пока отмахивались. А их поднявшееся возмущение, при известиях о том, что Россия налаживает дипломатические отношения с Францией и торговлю — демонстративно игнорировали, отзеркалив ситуацию с Воронцовым. «А чего бы не торговать с французами», — рассуждал в кулуарах император: «просто бизнес, ничего личного. Со всеми торговать будем, кто в состоянии звонкой монетой расплачиваться!» Да и потомков прованским маслом надо было обеспечивать, где, как не у лягушатников его закупать. Те клятвенно заверяли, что через год перейдут на свое подсолнечное, а через два и страну начнут им обеспечивать, но император сказал не забивать голову мелочами. Чего там, пусть хоть с золота едят и пьют это масло кувшинами — не жалко!

Лично общаться с посланниками английской короны император не желал, у него при этом глаз начинал дергаться и мысли кровожадные назойливо в голове кружились. А те, словно почувствовав изменившееся отношение и возникшую отстраненность — лезли из кожи вон, добиваясь аудиенции. Пока дипломаты отговаривались тем, что совершавшему турне по стране самодержцу не до внешней политики. А по возвращении с Урала Павел Петрович был намерен покончить с английским послом, Чарльзом Уитвортом, причем без всяких метафор и аллегорий, единственно — голову ломал: повесить, четвертовать или на кол посадить? Оперативно розыскные мероприятия в отношении посла и его окружения прошли успешно, там помимо самого Уитворта ещё целый обоз предателей выявили и продолжали работу в этом направлении. Процесс над врагами народа и изменниками родины планировался публичный и показательный, с обязательным освещением в прессе. Без всякого снисхождения к основным фигурантам…

Выслушав представителя дипломатического ведомства — император счел на этом утреннюю работу оконченной. Встал, потянулся и прошелся по веранде деревенского дома с широкими окнами, которая служила ему здесь рабочим кабинетом. С домом для августейшего семейства и его обустройством потомки расстарались, пусть он и вышел не очень большим, всё-таки не дворец строили. Подхалимством и подобострастием предки не страдали, порой на взгляд сановников — даже переходя за грань фамильярности и непочтительности, что по отношению к знати, что к самому императору и членам семьи. Самого самодержца иной раз коробило такое отношении, но постепенно привык и даже вошел во вкус. Учитывая пользу и искреннее стремление помочь стране — и не такое им простить можно было.