Словом, не человек, а натуральный гвоздь в башмаке. И ничего с ним не поделаешь: дурак-дурак, а хватает умишка не натворить ничего такого, чтобы вмешался Совет Стариков, — а уж они-то без труда засунули бы Хорьковы погремушки в мясорубку...

— О чем задумался, прошманденыш? Как лабаз у дядюшки Самата ночью обнести? Да шучу я, а ты уж в штаны напустил...

Ага, жди! Но Тарик, разумеется, промолчал с равнодушным видом — не вороши дерьмо, оно и смердеть не будет...

— Пойдем болтанем... — и Хорек, крепко взяв его за плечо, вывел на середину пустой улицы. — Ну-ка, в глаза мне смотри! Я вашу братию знаю, по глазам вижу, если напроказили...

Тарик добросовестно посмотрел ему в глаза, проговорив про себя: «Ты и дырку в коровьей заднице не увидишь, если не покажут...» Хорек жег его взглядом, который ему самому наверняка казался грозным и проницательным, а всем остальным — дурацким. Занятно, но Хорек на стороннего человека (особенно на стороннюю женщину) производил самое лучшее впечатление: не писаный красавец, но симпотный, статный, бравый в форме, румянец во всю щеку. Ему бы следовало быть корявым и нескладным, наподобие Бубы, а то неправильно как-то выходит: по виду сущий герой голой книжки, а внутри — дурак и сволочь распоследняя...

Хорек потянул носом воздух:

— О, хорошей рыбачкой на всю улицу шибает... Подтибрил где-нибудь?

Заводиться, конечно, не следовало, и Тарик бесцветным голосом ответил вопросом на вопрос:

— А что, кто-то видел, как я рыбеху тибрил?

— Вывернулся на этот раз... — с сожалением протянул Хорек. — Ничего, еще попадешься и тогда уж не отвертишься... Видел, что случилось?

Тарик посмотрел туда — над острой крышей все так же висел цветок баралейника, и никто, кроме Тарика, его не видел...

— Что ты так на крышу уставился, будто там девки голые сидят? — фыркнул Хорек. — Видел, спрашиваю, что сделалось?

— Не слепой, — угрюмо сказал Тарик.

— И откуда такая напасть?

— А я знаю? — пожал плечами Тарик.

— А может, знаешь? — вкрадчиво спросил Хорек.

— Откуда мне?

— Слушай внимательно и никому не проболтайся, иначе со свету сживут, — Хорек понизил голос. — Две недели назад на Раздольной было похожее, только не с голубями, а с лошадью. Живет там один коневод, и готовил для больших скачек отличного коня, который наверняка взял бы высший приз. И был у него завистливый соперник, желавший победы свей лошади. Вот только сообразил, что выиграть в честном состязании у него не получится. И темной ноченькой по его наущению тому коню подсыпали в кормушку мышебоя76. Хозяин утром приходит — а конь мертвехонький лежит, зубы оскалил, на морде пена сохлая...

— А при чем тут и я, и голуби?

— Погоди, я только начал... В Сыскной не дураки сидят, и лекари у них имеются всякие, в том числе и скотские. Кто-то что-то заподозрил, кто-то что-то сопоставил — и увезли дохлого коня к себе, а там точно установили, что в брюхе у него, кроме овса, полно мышебоя. Ну и начали копать: смотреть, кому было выгодно. Докопались. И вызнали, что этот, который завистливый соперник, дал денежку двум Подмастерьям с Раздольной, достал мышебоя, и они его темной ночью в ясли подсыпали. Всех троих повязали. Подначнику светят рудники, а Подмастерьям — тюрьма...

— Ну, а я тут при чем? — повторил Тарик.

— А вот слушай, — Хорек заговорил почти шепотом. — У меня добрый приятель в квартальной Сыскной, в сыщиках, он и рассказал, а я прикинул своим умом, а вот теперь, когда птушки перемерли, окончательно уверился. Есть у дядюшки Ратима соперник-завистник с Аксамитной, тоже голубей продает дворянским кухарям и втихомолку мечтает в Королевские Поставщики вылезти. Он и постарался... Дело ясное, не своими руками: конечно, дал денежек шпаргонцам вроде вас, они ночью все и обстряпали. Сейчас возьму с десяток дохлых птушек из разных клеток и отнесу к приятелю в Сыскное, а уж он постарается, чтобы их там поизучали и дело завели. Голову даю на отсечение: какую-нибудь отраву да усмотрят...«И пузырь надуют», — закончил за него Тарик. Уж если давать голову на отсечение, так за то, что этот приятель — такой же, как Хорек, прохвост, мечтающий о похвале начальства и денежной награде за расторопность, а честным путем-то и не получается, как и у Хорька не выходит с Сыскной. Говорят же, что дерьмо к дерьму липнет.

Вот и надуют пузырь на пару...

— Уж здесь-то я ни при чем, — решительно сказал Тарик.

— А кто говорит, что ты при чем? — голос Хорька приобрел вкрадчивость и даже словно бы не свойственное ему дружелюбие. — Ты мне, наоборот, службу сослужить можешь... Есть у меня кое-какие зацепочки, видели, с кем тот соперник якшается: оба с нашей улицы, ну а кто — тебе знать необязательно, потому как тайна расследования. Нашелся один оборотистый с Аксамитной, даром что годочками молод, а востер и выгоду свою понимает туго. Он и дал наводочку...

«Уж не Буба ли?» — подумал Тарик. От такого гниловатого, особенно теперь, когда приятельствует с Бабратом, любой пакости можно ожидать, неудивительно, если...

— Нужен еще один очевидец, — продолжал Хорек тихонько. — Чтобы в квартальном суде рассказал все как есть, поведал, что своими ушами слышал и своими глазами видел, как те двое хвастали, что жирную денежку от того коневода получили. И лучше тебя, Тарик, не подберешь: Школяр исправный, ватажник первостатейный, в сильных прегрешениях не замечен — так, озорство всякое, на большее чем полудюжина розог не тянет. Вполне политесный в глазах квартального судьи...