– И когда это было?

– Да за пару дней до его смерти, – тихо сказала Корнеева.

– То есть ты его тогда видела в последний раз?

– Да, – еще тише повторила она.

– Баб Галь, а как он выглядел?

Теперь у нее на лице отразилось непонимание.

– Что значит – как выглядел? Как всегда. Ты что, забыл, как выглядел твой дед?

– Нет, может, он был бледен или тяжело дышал, или жаловался на здоровье? Может, он разволновался от твоих слов? Я не знаю.

– Я очень волновалась от своих слов. И от его слов я волновалась еще больше. Это было так унизительно. Весь этот разговор. И такая ненависть у него во взоре горела, как будто и не было между нами ничего хорошего за те двенадцать лет, что мы вместе провели. А ты почему спрашиваешь, Сашенька?

– Баб Галь, Ренату убили, заставив принять лекарство, вызывающее остановку сердца, – рассказал Гордеев. – И у меня есть все основания полагать, что двадцать два года назад точно так же отравили и деда. Он не сам умер, понимаешь?

Галина Серафимовна вдруг так резко побледнела, что Александр снова испугался, что она сейчас умрет.

– Но этого же не может быть, – сказала она еле слышно. Гордеев, скорее, угадал, чем услышал эти слова. – Этого просто не может быть, Сашенька.

– И тем не менее в случае Ренаты это подтвердила экспертиза. А про деда, конечно, это исключительно мои догадки.

– Экспертиза? Господи, ужас какой. Нет, ее мне ни капельки не жалко. Саша, сыночек, а у тебя есть алиби?

Гордееву стало очень тепло от того, что даже в такой экстремальной ситуации эта женщина думает и беспокоится о нем.

– Нет у меня алиби, баб Галь. Более того, полиция в курсе, что я был у квартиры Ренаты незадолго до ее смерти.

– Ты к ней пошел? Зачем?

– Мне не давало покоя это всплывшее завещание. Она отказывалась говорить, где она его нашла спустя столько лет. А мне это казалось страшно важным. Я хотел предложить ей денег, если она расскажет правду.

– Рената и правда… Это взаимоисключающие понятия, – твердо заявила Галина Серафимовна. – Она бы тебе просто соврала, чтобы выцыганить твои деньги. Или смотрела бы прямо в глаза и смеялась. Над твоей болью. Твоим унижением. Сашенька, зачем же ты к ней пошел, к этой твари? Она и после смерти будет тебе неприятности доставлять.

– Да разберусь я, баб Галь, правда. Не переживай. Ты мне лучше скажи, вот как ты думаешь, кто мог так сильно ее ненавидеть, чтобы убить?

– Я ее так сильно ненавидела, что была готова убить, – с горечью призналась Галина Серафимовна. – Даже однажды подкараулила ее у дома. Хотела по голове дать чем-то тяжелым.

– Когда? – ошарашенно спросил Гордеев.

– Да тогда еще, когда Саша меня бросил. А потом подумала, это ж не она виновата в моей беде. Это ж его решение было. Сашино. И моя вина в том, что он так и не смог меня полюбить. Не ее. Ей просто повезло, вот и все. И не стала я ничего против нее затевать. Вот так-то, Сашенька.

– Еще когда вы жили вместе с дедом, у него было завещание?

Галина Серафимовна всплеснула руками.

– Да откуда же я знаю? Мы никогда ни о чем подобном не говорили. Конечно, я очень хотела стать его законной женой, но даже поднимать эту тему не смела. Думала, рядом и ладно. И никакого завещания мне от него было не надо. А уж что он про это думал, мне неведомо. Да и какое завещание. Саше и шестидесяти не было. А Петенька, отец твой, у него был единственный сын. Случись что, все бы ему и досталось. Да и дед твой из суеверия, что ли, о завещании никогда не говорил…

– Но когда папы не стало, дед вполне мог озаботиться вопросом, кому достанется все, чем он владеет.

– Так меня ж уже рядом не было. – Галина Серафимовна вытерла ладонями сухие глаза. – Нет от меня толку, Саша, деточка. Ничего полезного я тебе рассказать не могу. И сделать ничего не могу больше, чтобы тебя не мучили.

– Никто меня не мучает, баб Галь.

– Так полиция же…

– Разберемся. Ладно, спасибо за чай, пирожки и разговор. Пойду я.

Корнеева проводила его до дверей. Встала в проеме, наблюдая, как Александр спускается по лестнице.

– А все-таки хорошо, что она умерла, – услышал он и повернул голову.

Галина Серафимовна улыбалась.

Хвороба, накинувшаяся на Макарова, в этот раз была какой-то особенно злой. Вот уже несколько дней чувствовал он себя хуже некуда. Температура на любых порошках и микстурах не падала ниже тридцати семи и шести, после чего, спустя час, снова подбиралась к отметке в тридцать девять и даже выше.

Температурный бред изматывал, и в промежутках Макаров чувствовал сильнейшую слабость, которая не давала ему оторвать голову от подушки, не говоря уже о том, чтобы встать с постели. Все это время он чувствовал спасительное присутствие жены. Лена приносила ему морс, чай, бульон и бутерброды с копченой колбасой. Следила, чтобы он вовремя принял лекарства. Меняла мокрую от пота футболку, когда Макарову было жарко, и накрывала вторым пледом, когда его трясло в ознобе.

Все это время она еще бдительно следила за тем, чтобы в комнату с болезным отцом не прорвалась Катюшка, да и сама заходила к нему исключительно в маске, чувствуя ответственность за здоровье детей. Макаров пытался минимизировать Ленины визиты, потому что боялся ее заразить, но она не обращала внимания на его слабые возражения, чему он в глубине души радовался, потому что без Лены ему было бы особенно худо.

Самое неприятное, что хворь его случилась крайне не вовремя. Вокруг «Турмалина» происходило что-то нехорошее. Макаров угадывал это тем врожденным чувством, которое называется интуицией. Никогда в жизни она его не подводила. События, творящиеся вокруг, внешне казались никак не связанными друг с другом, да и к его фирме имели весьма косвенное отношение, и все же Макаров знал, что «Турмалину» угрожает опасность, вот только не мог выявить, какая именно, и от этого злился.