Диксон почувствовал, что в лицо ему плеснули шампанским, хотя даже не заметил, как лорд Кингскорт поднял бокал. Глаза щипало, и когда Диксон наконец вытер лицо, увидел, что Мерридит стоит рядом, приложив салфетку к манжете. Лорд Кингскорт трясся от гнева, хотя и старался обуздать дрожь. Наконец он хрипло проговорил:

— Еще хоть раз приблизитесь к матери моих детей, и я перережу вам глотку. Вы поняли меня?

— Катитесь в ад. Если вас там примут.

— Куда-куда, мой милый?

— Ты слышал куда, ублюдок.

От удара Диксон рухнул на пол, забрызгав смокинг кровью и слюной. К ним подбежал старший стюард, но Мерридит его оттолкнул. Взял бокал Диксона и вылил на него остатки шампанского. Дрожащей рукой поставил бокал обратно на стол.

— Мой вам совет, маленький бвана. В следующий раз, садясь играть с дьяволом, убедитесь, что у вас хорошие карты.

И граф плюнул. Плюнул на своего врага. А его враг вытер плевок с лица.

Рассказ о том, что случилось утром на двенадцатый день путешествия; разговор лорда Кингскорта и Джонатана Мерридита; Малви приближается к своей ужасной цели

33°01’W, 50°05’N

07.45 утра

— Еще раз запнешься, и я тебя высеку. Выбирай. Итак, что такое слабый ветер?

Ухмыляющийся оскал клавиш рояля, пламя свечи отражается в блестящем черном дереве, пляшет, горит, из золотого становится жемчужным, танцует с отражением на черном рояле: копия. Подделка? Скелет величественного, некогда водившегося повсеместно Megalocerous Hibernicus, ирландского оленя, полые трубки рогов крылья грифона.

— Т-т-такой, при к-к-котором в-в-оенный к-к-ко-рабль в хорошем состоянии на всех п-п-парусах идет по с-с-покойному морю со с-с-коростью один или два узла, с-с-сэр.

Величественный и некогда водившийся повсеместно Дэниел Хэртон Эрард О’Коннелл смотрит холодно как выгравированный ворон. Правда? Мама?

— Правильно, Девид. А очень сильный ветер?

— Т-т-такой. при котором тот же к-к-орабль идет в к-к-крутой бейдевинд, сэр.

— Ураган? Быстро. И не заикайся.

— Папа, не надо. Папа, мне страшно.

Величественная челюсть в некогда водившейся повсеместно руке, скелетоподобный рот изрыгает пламя. Падает крышка рояля. Внутри грохочут кулаки. Пламя свечи тускнеет и с шипением гаснет.

Дэвид Мерридит, содрогнувшись, просыпается, по лицу его струится пот, на шее пульсирует жилка, точно паровой насос.

— Папа. Папа. Мне страшно. Проснись.

Сын и наследник трясет его за руку. Молочно-белая матроска, мятый ночной колпак. Рот в кровавой мякоти сливы. Тело на лугу Лоуэр-лок. Мертвый мальчик.

Мерридит с трудом привстал на локте, спросонья не соображая, что происходит; во рту кисло от вчерашней сигары. Часы на рундуке показывают без десяти восемь. Рядом лежит перевернутый стакан, вода замочила страницы книги.

Не знаю жалости.

Растоптать, выпустить им кишки.

Ветер выл, корабль качало. Снаружи зазвонил колокол. Мерридиту вдруг показалось, что он в подземелье. Он вытянул подбородок, потер ноющую шею. Казалось, мозг сорвался с якоря.

В каюте чувствовался теплый запах волос его отпрыска, полотняный запах сыновнего тела мешался с вонью карболки. Лора постоянно мыла Джонатану голову. Опасалась вшей. Мех кишит червями.

— Как поживает мой маленький капитан?

— Рано проснулся.

— Ты обмочил постель?

Мальчик серьезно покачал головой, вытер нос.

— Умница. — сказал Мерридит. — Видишь, я говорил, это пройдет.

— Мне приснился кошмар. Какие-то люди.

— Все хорошо. Тебе ведь больше не страшно?

Ребенок угрюмо кивнул.

— Можность я к тебе в палатку?

— Только чур ненадолго. И говори как следует.

Ребенок залез на койку, забрался под одеяло. Нежно укусил отца за руку. Мерридит вяло засмеялся, отпихнул его. Мальчик впился зубами в подушку, точно щенок, и принялся ее жевать, глухо взлаивая и повизгивая.

— Что ты делаешь, дурашка?

— Крыс ловлю.

— Тут нет крыс, мой капитан.

— Почему?

— Им тут слишком дорого.

— Бобби вчера видел крысу — здоровая, как волкодав. Она убежала по канату туда, где бедняки.

— Не называй их так, Джонс.

— Но они ведь бедняки?

— Я уже говорил тебе, Джонатан, не смей их так называть.

Мерридит произнес это резче, чем хотел. Сын смотрел на него со смущением и обидой: несправедливо наказывать за правду. Обида его справедлива, и Мерридит это понимал. Разумеется, как ни зови бедняков, сути это не изменит. И пожалуй, ничто ее не изменит.