Но Тисту даже и в голову не приходило гордиться этим. Красота казалась ему чем-то совершенно естественным. Настолько естественным, что его удивляло, почему все остальные дети и все мужчины и все женщины не такие красивые, как его родители и он сам.

Дело в том, что, как мы должны тут же без промедления сообщить, родители его были очень красивы, и это глядя именно на них, Тисту привык считать красоту чем-то обычным, а уродливость — исключением или несправедливостью.

У отца Тисту, которого звали господином Отцом, были черные, тщательно приглаженные с помощью бриллиантина волосы; он был высок ростом и всегда отменно одет; на воротнике его пиджака никогда не было ни малейшей пылинки, и он душился туалетной водой.

Госпожа Мать была белокура и легка в движениях; ее щеки были нежны, как цветы, розовые ногти ее рук походили на лепестки роз, а когда она выходила из своей комнаты, вокруг разливалось несказанное благоухание.

Вот уж кому не на что было жаловаться, так это Тисту, поскольку кроме господина Отца и госпожи Матери, принадлежавших ему одному, он располагал еще и их несметным состоянием.

Ибо, как вы уже догадались, господин Отец и госпожа Мать были очень богаты.

Они жили в прекраснейшем многоэтажном доме с крыльцом, верандой, большой парадной лестницей и еще одной лестницей поменьше, с рядами высоких окон, по девять на каждом этаже, с башенками, увенчанными остроконечными шпилями, и с раскинувшимся вокруг дома великолепным садом.

В каждой комнате лежало по ковру, да такому толстому, такому мягкому, что нога по нему ступала совершенно бесшумно. А это так восхитительно, когда играешь в прятки и еще когда бегаешь босиком, что делать, конечно же, запрещалось, потому что госпожа Мать постоянно повторяла:

— Тисту, надень туфли, а то простудишься.

Но благодаря толстым коврам Тисту никогда не простужался.

А еще в доме были перила большой лестницы, медные, до блеска начищенные перила в виде огромной с выступами спирали, которая зарождалась в вышине дома и, словно золотая молния, стремительно неслась к медвежьей шкуре на первом этаже.

Стоило Тисту остаться одному, как он тут же садился на перила и с головокружительной скоростью мчался вниз. Эти перила были его личным тобогганом, его ковром-самолетом, его волшебной трассой, которую слуга Каролюс каждое утро с отчаянным рвением полировал и лощил, добиваясь ослепительного блеска.

Очень уж нравилось господину Отцу и госпоже Матери все, что блестит, и прислуга, чтобы им угодить, старалась изо всех сил.

Цирюльник благодаря бриллиантину, о котором мы уже упоминали, сумел превратить шевелюру господина Отца в некое подобие черного цилиндра, вызывавшего всеобщий восторг. Туфли господина Отца были начищены настолько хорошо, что при ходьбе казалось, будто от них в разные стороны разлетаются искры.

Розовые ногти госпожи Матери каждый день полировались с такой тщательностью, что сверкали, как десять маленьких окошечек, на которые упали утренние лучи солнца. На шее госпожи Матери, в ушах, на запястьях и на пальцах блесгели усыпанные драгоценными камнями ожерелья, серьги, браслеты и кольца, и когда вечером она отправлялась в театр или на бал, ночные звезды в ее присутствии тушевались.

Вы уже знаете, в какое бесподобное произведение искусства превратил слуга Каролюс перила лестницы. Для этого он изобрел некий специальный порошок, который использовал также для того, чтобы чистить дверные ручки, серебряные подсвечники, хрустальные подвески на люстрах, солонки, сахарницы и пряжки поясов.

Ну а что касается девяти автомобилей, стоявших в гараже, то смотреть на них можно было не иначе как в черных очках. Когда они, отправляясь одновременно в путь, проезжали по улицам, люди выстраивались вдоль тротуаров. Можно было подумать, что это вышла на прогулку сама Зеркальная галерея.

— Ну и ну, прямо Версаль! — восклицали наиболее просвещенные.

Рассеянные люди снимали шляпы, полагая, что это едет похоронная процессия. А кокетки пользовались моментом, чтобы полюбоваться на свое отражение в дверцах машин и попудрить себе носики.

На конюшне били копытами девять лошадей, одна другой краше. По воскресеньям, когда в дом приезжали гости, лошадей выводили в сад, чтобы придать пейзажу еще большее очарование. Вороной жеребец Исполин бродил под магнолией со своей подругой Красавицей. Пони Гимнастик держался ближе к беседке. А перед самым домом на зеленой траве выстраивали шесть лошадей смородинно-красной масти. Все они принадлежали к чрезвычайно редкой породе, которую разводили в имении господина Отца, и он ими бесконечно гордился.

Конюхи в жокейских костюмах перебегали со щетками в руках от одной лошади к другой, поскольку животные тоже должны были сиять, особенно по воскресеньям.

— Мои лошади должны быть похожи на драгоценные камни! — наставлял господин Отец своих конюхов.

Этот обожавший пышность человек был добр, поэтому все стремились выполнять его желания. Конюхи вовсю наглаживали щетками лошадей: девять волосков в одну сторону, девять — в другую, отчего крупы смородинно-красных лошадей походили на огромные, хорошо обработанные рубины. Ну а в гривы и в хвосты им вплетали ленты из серебряной фольги.