– Благодарю тебя, уважаемый! – рассыпался в благодарностях и сам Люцзы. – А пока не будет ли у тебя чего-нибудь съестного?

Тут он заметил картофелины, до сих пор лежавшие в углях, и облизнулся так, что Сонциан поспешил разделить с ним трапезу. Люцзы в одно мгновение проглотил всю провизию, которую монахи принесли с собой из монастыря, оставив Сонциану лишь одну печёную картофелину и ломоть хлеба. Впрочем, тот не стал жаловаться и, приметив голод странствующего воина, предложил восполнить припасы в ближайшей деревне сразу, как только наступит утро.

Покончив с ужином, путники улеглись спать. Сонциан – с радостными мыслями о том, что уж теперь-то он в безопасности, а Чжу Люцзы – с едва притуплённым чувством голода и громадной жаждой, что так и осталась неутолённой, ведь никакого вина и даже пива у монахов, конечно же, не было.

Чтобы узнать, что приключилось с монахом и демоноборцем дальше, читайте следующую главу.

Итак, странствующий воин Чжу Люцзы и монах по имени Сонциан отправились дальше в сторону Синей горы, которая располагалась на западе княжества Четырёх Рек. Ходили слухи, что в княжестве Четырёх Рек водились оборотни, и потому Сонциан был весьма рад компании странствующего воина-демоноборца. А Чжу Люцзы надеялся, что, оказав услугу посланцу богини Запада, он попадёт в милость к самой Сиваньму и та поможет ему вернуться на Небеса. А также избавит от поросячьего носа, который доставлял Чжу Люцзы немало хлопот.

Мало того что из-за носа этого Люцзы походил на оборотня сам – словно одного этого было мало! – свиной пятак оказался ещё и преизрядно чувствительным. Здоровяку Люцзы не страшны были самые мощные оплеухи, но стоило даже лёгкой пощёчине коснуться его носа, как острейшая боль пронзала Люцзы от темени до самой последней косточки крестца. И боль эта пробуждала в сердце воина такую ярость, что глаза наливались кровью, из ушей валил зелёный дым, а сам Люцзы терял всякий контроль над своими действиями.

Размышляя о своём злополучном носе, Люцзы шагал вслед за монахом по узкой тропе, которая вскоре вывела путников к большому полю, плотно засеянному кукурузой. Упругие зелёные стебли вымахали в полтора человеческих роста, поднимая оранжевые початки выше макушки немаленького Чжу Люцзы. Тропа сворачивала направо и шла в обход поля, края которого не было видно.

– Эй, монах! – крикнул Люцзы Сонциану, который шёл впереди на тропе.

Тот остановился и вопросительно посмотрел на Люцзы.

– Давай напрямки! – с этими словами Люцзы взмахнул своей булавой и обрушил её на кукурузные стебли.

Со звонким хрустом стебли надломились и повалились в сторону. Один из початков оторвался и упал прямо на Люцзы, пребольно ударив его по носу.

– Наракас-с-сура! – возопил Чжу Люцзы, зажмуривая глаза, чтобы прилившая к ним кровь не выплеснулась наружу.

Он стал бешено крутить булавой и ринулся вглубь кукурузного поля, раскидывая стебли в разные стороны мощными ударами, как если бы это были долговязые солдаты вражеского войска, которое два месяца в осаде морило себя голодом.

Кукуруза не могла удержать странствующего воина, поэтому уже спустя одно мгновение его боевой клич раздавался далеко посреди поля. Сонциану ничего не оставалось, как последовать за своим спутником.

Монах обнаружил Чжу Люцзы по другую сторону поля. Странствующий воин сидел на обочине широкой просёлочной дороги, потирая ушибленный нос. Ярость уже отошла с его лица, оставив только лёгкую досаду.

– Треклятая кукуруза, – пожаловался Люцзы монаху. – Надо же было ей на голову мне упасть!

– На то была воля богини Запада, – ответствовал Сонциан. – Иначе мы бы целый день поле это кругом обходили.

Чжу Люцзы нехотя согласился и, покряхтывая, поднялся на ноги. Вдвоём путники продолжили путь, который привёл их на постоялый двор, где Чжу Люцзы наконец мог удовлетворить свой голод.

Он заказал себе трёх самых жирных каплунов и пять кувшинов молодого вина, а монаху – тарелку пареной репы. Люцзы был доволен своей шуткой, поскольку пареная репа считалась в миру едой для бестолковых тружеников. Но Сонциан репу любил, и потому с превеликой радостью набросился на еду. За проведённый в полях день он изрядно проголодался.