Правда, к вечеру прилив иссяк, накатила усталость. Зусман прав: надо заниматься собой ежедневно.

Когда садился во внедорожник, чтобы ехать к Благоевичам, мимо проследовала длинная цепочка камеонов: две автоцистерны с дизтопливом и бензином, фуры с эмблемами торговых компаний. Через хорватский блокпост двинулся транспорт, блокада закончена! Правда, ездить пока смогут только переболевшие гриппом водители, иначе придется лечить излишне самонадеянных.

Дома Николай поднял трубку телефона и набрал длинный номер, оставленный Пешичем, дождался гудка после серии коммутационных щелчков. Потом код Нововарягии, Царицыно. Только бы она не на дежурстве…

— Алло? — голос Марины был едва различим через помехи, но это точно он. Любимый, по которому так соскучился…

— Привет, родная. Ольга и Милош передают тебе привет. Миха, наверно, тоже, но он убежал играть.

Пытался выдержать шутливый тон, а сам едва проглотил комок в горле.

— Коля… Ты?!…

В трубке то ли новые помехи, то ли рыдание, попробуй разбери.

— Я, конечно, любимая. У меня хорошие новости: уже все заканчивается. Скоро вернусь. Пригласим Благоевичей? Хотя бы Ольгу с сыном? Здесь будет неспокойно.

— Привози! Пусть приезжают все трое! Только скорее, Коля… Мне без тебя невмоготу. Боря рассказывал — ты работаешь на износ.

— Меня износить невозможно! Дети в порядке?

— Они здоровы, но скучают по тебе. Когда мы увидимся?

— Точно сказать не могу. Вопрос нескольких дней. Ну — неделя. Передай в больнице — скоро выйду на работу. Раствор у них не кончился?

— Экономят. Коля… Я тебя готова была растерзать, когда узнала, что остался в Сербии. Теперь решила — если не вернешься до конца апреля, приеду сама, и никакой Бундесвер меня не остановит!

— Меня тоже! Вернусь. Иногда буду звонить. Со связью плохо.

— Кушаешь?

— Твоя кузина меня раскормила — в дверь не влезу.

Они болтали о совершенных пустяках, хотели сказать очень многое. Несвицкий не успел произнести главное — как он любит Марину и детей. Связь прервалась. Повторный набор уперся в короткие гудки.

Ничего. В крайнем случае сгоняет к Пешичу на КПП и наберет напрямую с его телефона. Пусть потом удивляются счетам за разговор с Царицыно.

Этот вечер стал самым мирным и спокойным в Сербии за прошедшие с марта недели, потому что на следующий день Бундесвер начал наземную операцию. Кайзер издал указ о введении в протекторате чрезвычайного положения, роспуске всех скупщин и самодеятельных советов вроде «Слободной Србии» Давидоваца, полновластии гауляйтеров, создании комендатур, закрытии независимых СМИ, введении военно-полевых судов… И в ближайшую ночь мощный взрыв разнес на куски пролет важнейшего железнодорожного моста на севере страны. Бахнуло в точно рассчитанный момент, когда по мосту шел эшелон с немецкой пехотой. Вагоны ссыпались в Дунай, большинство солдат и офицеров погибло. Вспыхнул склад ГСМ расквартированного под Белградом авиационного полка. Сербы начали сопротивляться — отчаянно, но неорганизованно, без централизованного командования.

Радио стало основным источником новостей, особенно хорватское — его дикторам было что рассказать. Командующий операцией германский генерал узнал об отказе подчиниться со стороны командира хорватского военно-полицейского батальона в Белграде, и, недолго думая, приказал арестовать весь личный состав, а каждого десятого — расстрелять. В результате все заводы в Хорватии с участием германского капитала охватила забастовка. Роты в бановинах соединились с протестующими сербами, забыв на время о многовековой национальной вражде.

Коротковолновая радиостанция, доставшаяся от группы Зейдлиха, ночью приняла приказ из Москвы: не препятствовать посадке транспортных самолетов на дорогу около уничтоженного корпуса БиоМед, прибрать ее от обломков и обозначить. Через сутки, ровно в полночь, вдоль шоссе вспыхнули костры.

Ждали четверть часа, пока не послышался звук авиационных моторов. Несвицкий приказал сопровождавшим его полицейским Ковачича срочно отбежать подальше и залечь. Если немцы перехватили и расшифровали переговоры, из самолетов по повстанцам запросто хлестнут пулеметные очереди…

Но такого не произошло. Пара машин с включенными аэронавигационными огнями пронеслась низко над полосой. Один самолет развернулся. Пилот мастерски притер его на три точки у самого начала полосы и остановил после пробега. Затем приземлился и второй.

Их опознавательные знаки едва различались в темноте, и Несвицкий приближался очень осторожно. Как и полицейские, тащил на себе зачарованный бронежилет, а руки сжимали немецкий пистолет-пулемет. Один выстрел с той стороны, и они покрошат всех прилетевших.

Напряжение отпустило, только когда из первого открывшегося люка на асфальт спрыгнула очень знакомая крепкая фигура. Обознаться было невозможно.

— Борис!

— Николай! Жив, чертяка усатый!

Они обнялись, и из-за этой заминки Несвицкий не сразу обратил внимание на человека, которому стоило уделить внимания больше.

— Ваше высокопревосходительство…

— Тише! — генерал крепко пожал ему руку. — Это в Варягии я при чинах. Здесь — просто господине Светислав Младенович.