Я был тем более восхищен, когда на следующее утро, пока мы снимались из лагеря, мой товарищ-консул Квинт Помпей приехал, чтобы присоединиться ко мне. Он сказал, что обогнул пикеты и прибыл, чтобы предложить мне всю помощь, какую только он в состоянии мне оказать. Смерть его сына сделала из него опасного и непримиримого человека. И снова Фортуна поддержала меня в жизненно важный момент.

Вскоре после полудня мы встали у стен Рима на расстоянии выстрела из лука. Все казалось спокойным, и я размышлял, что Сульпиций и Марий окажутся в довольно трудном положений — ведь нелегко найти в городе достаточно солдат, чтобы противостоять атаке шести легионов. Мы с Помпєем, все еще консулы, стояли и некоторое время смотрели на город, которому обязаны своей лояльностью и преданностью. Тогда я подал сигнал — времени на колебания не было, — и атака, которую мы задумали, стала реальностью.

С небольшого холма, где я разместил свой штаб, я наблюдал, как Помпей со своими людьми движется на север, огибая темную сторожевую стену у Коллинских ворот. Мой второй легион следовал за ним с разрывом в пять минут или около того, чтобы штурмовать Эсквилин. Лукулл с третьим легионом прошел на запад, по Аппиевой дороге и под склонами Авентина, чтобы подойти на Остийскую дорогу у доков и обойти Мария с тыла. Мой четвертый легион я оставил, чтобы охранять наш лагерь; оставшиеся два пойдут за мной в заключительную атаку.

Все, что я мог бы видеть, казалось маленьким и бесконечно отдаленным, масштабное сражение муравьев, в которое не была вовлечена ни одна индивидуальная личность — только общая масса. Крики и рев труб слабо доносились в неподвижном полуденном воздухе. От забитых людьми римских улиц поднимался дым готовящейся пищи, безразличный, как казалось, к происходящему сражению. Люди сновали туда-сюда по Эсквилину и у Коллинских ворот; высокие лестницы воздвигались, качались, падали и снова появлялись. Внезапно большая масса отрядов под щитами хлынула вперед под арку Эсквилина, словно вода, выливающаяся из канализационной трубы. Стена была взята, ворота открыты. Я отдал приказ своему трубачу, и длинная ожидающая колонна двинулась вперед за мной, в полной тишине, если не считать топот ног и звон брони.

Мы штормом пронеслись через Эсквилинские ворота, не встретив сопротивления, топот наших сапог эхом отзывался по каменным плитам. Мертвые тела лежали в водосточных канавах. Ливень плиток и камней приветствовал нас с крыш домов; один камень нанес мне сокрушительный удар по левому плечу. Разгневанный, я позвал своих лучников и приказал им стрелять зажженными стрелами в окна верхних этажей; эти хрупкие деревянные сооружения сгорят, словно стога сена. По мере того как мы прокладывали себе путь на базарную площадь Эсквилина, я услышал потрескивание огня сзади, и воздух наполнился плотным дымом.

Тут находилось сосредоточение сил сопротивления. Здесь Марий и Сульпиций с теми рекрутами, что они способны были поднять, отстаивали свой последний рубеж. Весь день продолжалось это ужасное сражение: первое заранее подготовленное сражение, которое когда-либо велось в пределах городских стен. В один момент действительно казалось, что нас вот-вот оттеснят назад к стенам; я выхватил знамя [96] у легионера, который держал его, и сам бросился в гущу боя.

Тогда Лукулл со своим легионом просочился через Субуру после продолжительного сражения на улицах под Капитолием, и наш бой закончился победой. Сторонники Мария рассеялись и разбежались по узким извилистым переулкам, ведущим от рыночной площади, наши люди преследовали их. Мы с Помпеем отправились к Форуму и объявили Рим на военном положении. Из домов выползли немногочисленные граждане, чтобы послушать декрет. Тогда мы посмотрели друг на друга и улыбнулись сквозь пот, грязь и кровь, засохшие на наших лицах. Консулы вернулись домой с триумфом.

Всю ту ночь наши патрули курсировали по улицам, чтобы предотвратить панику, или бунт, или, естественно, безответственный грабеж нашими же отрядами. Мне не нужно было говорить, что обыкновенный бандит стал теперь хозяином в Риме. Трое ворвавшихся на винный склад были пойманы ранним вечером, и я велел их казнить прямо на самом Форуме. Их товарищи поняли намек. На каждом углу улицы горели костры часовых, а сами улицы отдавались эхом от шагов караульных. К полуночи все стихло.

Но мои главные враги спаслись бегством — ни Мария, ни Сульпиция найти не смогли. Однако на следующее утро один из рабов Сульпиция был тайно приведен ко мне. Я вернулся в свой дом и нашел Метеллу в безопасности; охранников, которые сопровождали раба, пригласили, к их некоторому замешательству, в нашу спальню. Раб спросил, правда ли я обещал свободу любому, кто скажет, где находится Сульпиций.

Я подтвердил, и тогда он назвал улицу и дом. Я подозвал капитана охраны и велел ему взять отряд и привести мне Сульпиция живым.

— А моя свобода? — спросил раб.

Я встал с кровати, все еще в моем ночном одеянии, и произнес ритуальные слова. Вызвали писца, чтобы написать свидетельство об освобождении на волю, и я его подписал.

— Никто не посмеет сказать, что я — человек несправедливый, — заметил я. — Обещал тебе свободу, и ты ее получил. А теперь я дам тебе урок лояльности.

— Я всегда предан тебе, мой господин.

Черные, жадные глаза бывшего раба с тревогой искали мой взгляд.

— Во-первых, ты должен быть предан своему господину. Ты должен был об этом подумать, прежде чем идти ко мне. Охрана, возьмите этого… этого свободного человека и бросьте его вниз с Тарпейской скалы [97] . Это послужит хорошим примером любому рабу, у которого возникнет соблазн пойти по его стопам. У нас в Риме и так достаточно предателей.

За своей спиной я услышал высокий сардонический смех Метеллы. Приятно иметь жену, которая ценит чувство юмора.