Я представила, что баба потеряется точно так, как принц Камар аз-Заман, который последовал за птицей, что унесла его рубин в кусты, и был разделен со своей возлюбленной невестой. Мне до боли хотелось пойти к баба, обвить его шею руками и в последний раз перед его отъездом нащупать шрам. Прежде мы никогда не разлучались дольше, чем на неделю-другую.

– Ака-джун, – сказала я. – Можно мне пойти в холл?

Он прервал чтение и с удивлением взглянул на меня.

– Ты разве не хочешь узнать, что случится с Камар аз-Заманом?

– Баба потеряется?

Он засмеялся, когда понял, чего я боюсь.

– У нас есть телефоны, у нас есть карты, мы не теряемся, как в старину. – Он погладил меня по волосам и убрал пряди, которые свисали на глаза. – Но, если хочешь идти к отцу, иди. Сказку дочитаем потом.

По ковру в холле была разбросана одежда, разноцветные упаковки еды и книги, которые баба планировал взять с собой. Маман пересобирала чемоданы, пытаясь найти в них свободное место. Я перепрыгнула через беспорядок и пересекла комнату, чтобы подойти к баба. Он сидел на первой ступеньке лестницы.

– Оберни книги в повседневную одежду. Так они не погнутся и не будут болтаться в чемодане.

– Терпение, азизам. Ты хоть раз находил порванную книгу или разбитое стекло в упакованных мной чемоданах? – спросила мама.

– Никогда, – сказал он. Он заметил, что я иду к нему. – Сказка закончилась?

Я покачала головой.

– Баба, ты вернешься?

Он распахнул объятья, и я устроилась у него на коленях.

– Ты закончишь учить алфавит фарси и прилетишь ко мне.

Он был одет в шерстяной свитер, который осенью связала ему Азра. Я помню, как она вязала двумя нитями, смешивая слоновую кость и морскую волну. Цвет был такой привлекательный, что я не могла его забыть. Я спрашивала Азру, для кого этот свитер. Никогда бы не могла представить, что баба наденет его накануне отъезда.

– Баба, но я только выучила букву «шин». Столько букв еще осталось, а школа закрыта.

– Но ты же быстро учишься, так? – сказал папа. – Почему бы тебе не читать самой, с маминой помощью? – Он подмигнул мне.

Маман бросила на меня взгляд, услышав, что мы говорим о ней. Она положила коричневое вельветовое пальто поверх обернутых книг и сложила его рукава. Мар-Мар выскочила из гостиной и споткнулась о пакет с сушеными финиками.

– Осторожней, Мар-Мар. Смотри под ноги, – сказала маман.

Она тут же поднялась и бросилась к нам. Баба прижал нас обеих к груди и по очереди поцеловал в лоб. Слабый запах его одеколона вызывал воспоминания о радостных моментах, когда мы забирались на его широкую грудь. Как мы хихикали, борясь и заваливая его на пол.

– Будьте хорошими девочками и слушайте маман, – прошептал он нам на уши. – Мы снова будем вместе до того еще, как созреют смоквы ака-джуна.

Я обвила его шею руками и коснулась шрама. Он казался глаже, чем когда-либо. Баба не стал закрывать шрам, как прежде – мы не играли. Мне нужно было ждать всю весну, чтобы доучить алфавит, закончить школу и поехать в Америку вместе с мамой и Мар-Мар. В персидском алфавите тридцать две буквы, и детям нужен был целый год, чтобы выучить разные их формы в начале, середине или конце слова. Они прятались и издевались над нами, меняя форму или теряя звук, когда слеплялись с другими буквами, чтобы стать словом. Фарси тяжело учить в детстве. Хоть баба и уверял, что мы встретимся снова, я переживала о его путешествии. «Сафар» в сказках ака-джуна означал путешествие, полное опасностей, и в моей шестилетней голове билась тревога, что баба попадет в плен во время сафара, или даже хуже, его убьет ифрит. Я верила, что дальние страны принадлежат уродливым созданиям, которые могут забрать у меня отца. Я не хотела, чтобы он уезжал.

10 февраля 1979-го – за день до Исламской революции – мы вернулись домой от ака-джуна. Ветер сдул туманный смог, который укрывал Тегеран каждую зиму. Небо было таким чистым, что издалека была видна гора Демавенд с шапочкой из чистого снега. Нам принадлежал комплекс из трехэтажных многоквартирных домов в районе Нармак на северо-востоке Тегерана. Баба сдавал две верхние квартиры, а мы жили на первом этаже, выходившем на общий двор. В тот день маман отвезла нас домой пораньше, потому что комендантский час начинался еще до вечера. Она не хотела надолго оставлять квартиру, чтобы соседи и арендаторы не начали ничего подозревать. Все в округе знали, что отец был высокопоставленным офицером в армии. В те дни люди подозревали, что высокопоставленные офицеры работают на разведку шаха, САВАК. Зловещий САВАК выискивал и задерживал противников монархии, заточая их в страшной тюрьме Тегерана, Эвине. Истории о молодых студентах и революционерах, которых жестоко секли кабелями и которым вырывали ногти во время допросов, всплывали на любом собрании. Никто не хотел иметь какие-либо связи с САВАКом – не говоря уже о том, чтобы баба на них работал.

Едва добравшись домой, маман в первую очередь избавилась от огромной картины с шахом в гостевой комнате. Она принесла острые ножницы из своего набора для шитья и вырезала холст из рамы.

Мар-Мар застонала, увидев, что маман режет лошадь.

– Почему ты режешь папин подарок? – спросила она. Она стояла возле рамы, гладя лошадь.

Маман положила ножницы на пол и обняла ее. Мар-Мар горько расплакалась. Маман погладила ее по голове и отвела челку от глаз.

– Нам больше нельзя хранить эту картину в доме, Мар-Мар.

– Почему?

– Это небезопасно, азизам. Сердитые люди могут сделать нам плохо за то, что она у нас в доме. Ты разве не слышала, как люди желают смерти шаху?

– Почему люди ненавидят шаха так сильно? – спросила я.

Она повернулась ко мне.

– Потому что думают, что он делал плохие вещи.

– Например? – спросила Мар-Мар.

– Например, убивал людей и крал их деньги для себя и своей семьи.

– Но ака-джун говорит, что у царей есть дворцы и драгоценности, – сказала Мар-Мар.