— Чувствую.

Она даже не взглянула на меня. Глаза устремлены вперед, словно она видит то, что недоступно никому другому. Может, это обман зрения, или магия ее так просыпается, но только исходило от Софки сияние. Рассеивалось по сторонам холодным туманом.

— Содержательный ответ, — усмехнулся я, — а поподробней можно? Или это секрет фирмы?

Наверное, не стоило ее отвлекать, вдруг для этого дела концентрация нужна. Но меня любопытство заело.

— Витя, ты знаешь, кто такие лозоходцы?

Неожиданный вопрос, надо сказать. Слово я слышал — в “Умниках и умницах” по телевизору вроде как-то упоминали. Но вот о значении не имел ни малейшего понятия. Поэтому не буду выставлять себя неучем — отшучусь.

— Те, кто очень любят песню про плот?

Софа нахмурилась и перешагнула через ворох гниющих листьев.

— Что-что?

Понятно, снова у нас разница культур барьером встала и мешает оценить шутку.

— Ну эта, про плот, свитый из песен и слов…

— Я такой песни не знаю, — призналась Софа, — да и пес с ней, тут не в песне дело. Лозоходство, Витя, это умение такое. Очень древнее и важное.

Сзади согласно загомонили. Видимо, в отличие от меня, аборигены были хорошо с таким скиллом знакомы.

— В наших местах, когда колодец роешь, без мастера не обойтись. Он со своей рамочкой приходит и помогает найти нужную точку. Лучшие мастера на вес золота, — пояснила она с видом знатока, — потому что они такие места чувствуют, где вода чистая, свежая и силу имеет.

Если б эту телегу услышал прежний Витя Богданов, он бы, наверное, в лицо расхохотался и все свои пломбы продемонстрировал. То, что Софа говорила, тянула на отборнейший антинаучный бред. Из той же оперы, что двойники, круги на полях и проклятие фараонов. Журнальчики, полные такого бреда, у нас в каждом туалете лежат стопками — с ними очень приятно коротать время. А потом можно в качестве туалетной бумаги использовать.

Но нынешнего Витю Богданова смеяться не тянуло. Расшатался у него воинствующий материализм.

— Я в лозоходстве не сильна, — заявила Софа, — учить пытались, конечно, но бросили, когда стало понятно, что не впрок идет. Но кое-чему я все-таки научилась. Источники энергии чувствую прекрасно.

— И как это п-приведет нас к с…с… сп-пасению? — проворчал из-за спины уже знакомый паренек. “парусиновая рубаха”.

— Легко. Потому что мой источник энергии — вода. Я знаю, где она выйдет на поверхность. Вода нас выведет, — пообещала Софа.

И опять столько непоколебимой уверенности прозвучало в этих словах, что я поверил — выведет.

Салаги тоже поверили. Но не только поэтому они изо всех сил торопились за нами — скрежет, лязг и упыриное уханье подстегивали прекрасно. Унылые интерьеры вокруг потихоньку менялись. Лаз еще расширился и превратился в проход, в котором уже можно было встать во весь рост. Вскоре встретилась отворотка — узкий проем в стене слева, ведущий черт знает куда. Судя по тому, что поднялись оживленные шепотки, вел он действительно на поверхность. Кто-то отчаянно хотел пойти… но так и не пошел. Товарищи не позволили.

Оптимизма у всех, правда, было маловато, потому что вскоре путь вокруг нас погрузился во тьму, хоть глаз выколи. Я не из трусливых, темных комнат даже в детстве не боялся, но все равно неудобств хватанул — так смачно вляпался во что-то, что аж штаны замарал. И вляпался, если судить по запаху, совсем не в шоколадную пасту. Возникла мысль попросить БАСКО, чтоб ОЗАРИЛ нам дорогу, но от этой идеи я отказался, когда вспомнил про цветомузыку. Он полумер не знает. Устроит такое световое шоу, что вся процессия будет как на ладони.

С каждым шагом, с каждой сотней метров мы все глубже уходили вглубь тоннелей. Они будто проглатывали нас, проталкивали по огромному пищеводу, чтоб сожрать и переварить. Даже косточек не оставить. Сзади уже начинали недовольно ворчать. Я и сам труханул бы раньше. Но сейчас вера в Софкины способности не давала мне сойти с курса. Если она говорит, что сможет, то сможет.

Поэтому ворчания и ропот салаг меня не беспокоили. А вот что до других звуков…

Когда мы ушли в темноту, долгое время не было ничего, кроме шагов, дружного дыхания да резких, односложных указаний Софки. Но потом я услышал нечто тревожное. В стенах кто-то скребся. Сначала подумал, что это опять мозг шутку играет и на пустом месте ощущения создает. Но когда прислушался, понял, что шутки кончились. Резкое и ритмичное “ш-шорх-ш-шорх” раздавалось слева. Как будто кто-то граблями по камню царапал.

— Ты это слышишь? — спросил я Софу. Голос приглушил, чтоб салаги ненароком не услыхали. А то еще панику подымут.

Она кивнула.

— Да.

— И что это, как думаешь? Крысы?

Ответа не поступало долго. Сейчас я не видел ее лица, но почему-то выражение его представлялось запросто — пасмурное и напряженное.

— Крысы, Витя. Самый мерзкий вид крыс.

После этих слов никаких разъяснений не понадобилось. Но даже если бы я и хотел их получить, то не успел бы. Вокруг затрещало, зашумело, и я почувствовал, как за шиворот сыплется холодная влажная крошка. До чего ж гадкое ощущение. Не потому что я брезгливый — на производстве разные случаи бывают, слабые кишками ребята у нас не задерживаются обычно. А потому что знал, что ничего хорошего этот звук не предвещает.