Я попросил прощения. Побежал дальше. Старался уже потише.

Вскоре свернул направо. Вдали увидел козырек подъезда. И вывеску на нем. «Столовая номер сто восемь». Что и требовалось доказать.

Я подошел к столовой. Время уже позднее. Начало темнеть. Неужели мои коллеги до сих пор сидят тут?

Вроде за Головиным такого не наблюдалось. Он у нас ярый активист. Должен уже выйти на маршрут.

Поэтому я уже предвкушал забаву. Если парни застряли здесь, я над ними поиздеваюсь. Понасмешничаю.

А если их нет, придется бежать дальше. Как гончая по следу.

Вот только как я узнаю, куда они пошли? Следы уже наверняка давно простыли.

Придется опять звонить Горбункову. Спрашивать маршрут. Может, они выходили на связь.

Я подошел к двери. Протянул руку, чтобы открыть. Обычная такая дверь. Железная, выкрашенная в белый цвет, с закрытым окошечком в верхней части. Зачем оно, чтобы выдавать пищу на вынос, что ли?

И тут услышал внутри крики. Женские крики. И грохот.

На мгновение замер. Вот проклятье. Что за чертовщина там творится?

Открыл дверь и бросился внутрь.

Что за молодые придурки? Серебров рассмотрел балбесов. Тех, которые сами полезли на рожон.

Молоко на губах не обсохло. Еще можно их спасти. Предотвратить неизбежное.

— Чего надо? — тихо спросил Серебров.

Тон самый благожелательный. Но обычно в части мотострелков под Тюмень, где он служил, сослуживцы боялись. Как раз такого тихого тона Серебра, как его прозвали. Знали, что это затишье перед бурей.

С детства Боря хотел быть военным. Дикое желание. Чтобы отомстить отцу.

Он помнил, как сейчас. Детские воспоминания. Никуда не делись.

Иногда Серебров просыпался ночью. С криком, в поту. Снилось, что отец опять его избивает. Ремнем или палкой.

Мать его умерла при рождении. Мальчик рос с отцом. Тот был интересный тип.

На людях спокойный. Благожелательный и вежливый. Высокий, с бородкой, в чисто выглаженных брюках и рубашке.

Насчет чистоты и порядка у отца имелся пунктик. Заскок, так сказать.

Он требовал соблюдения чистоты всегда. За грязь наказывал сына. Очень больно. Еще с раннего детства.

Когда это было? Годика четыре? Или больше? До детсада, это точно. Все, что осталось из детства, это кошмары.

Тогда маленький Борька уронил со стола банку с вареньем. С малиновым вареньем. К которому до сих пор отвращение. Даже сейчас.

Банка лопнула на осколки. Несколько крупных и множество мелких. На полу кухни растеклось красное пятно.

Боря был дома один. Отец ходил по делам. Обычно возвращался подвыпивший.

Мальчик тогда порезался. К счастью, не сильно. Когда вернулся отец, он до сих пор сидел на кухне. От пятна с вареньем тянулись полосы крови.

Отец посмотрел на осколки. Не сказал ни слова. Пошел в спальню. Переоделся в синие спортивные штаны, белую футболку и синюю кофту. Вернулся с палкой для белья в руке.

— Ты что же, паршивец, творишь? — тихо спросил он. Без того маленькие глаза стали еще меньше. — Ты что не смотришь?

И принялся лупить мальчика палкой. Без отдыха и передышки, ритмично и размеренно. Боря кричал и извивался, пытался вырваться. Отец крепко держал его левой рукой.

Так продолжалось долго. Сколько, Боря не помнил. Во всяком случае, отец устал. Он ушел умываться и сменить одежду. Потом начал собирать осколки и варенье мокрой тряпкой.

Мальчик лежал возле кухонной раковины. Смотрел, как работает отец. Закрыл глаза. Все тело болело.

Отец пихнул его ногой.

— Подвинься, ведро загораживаешь.

В другой раз, когда Боря уже был постарше, он вернулся из школы пораньше.

Дело было зимой. Руки замерзли. Он держал их без перчаток. Потому что перчаток нет.

Пошел, переоделся. Уселся возле чугунной батареи в гостиной. У них однокомнатная квартира. Так что больше садиться некуда.

Прижал ладони к горячим секциям. Согрел.

Обернулся. Из портфеля раздался писк. Боря подошел, открыл портфель.

Вытащил оттуда щенка. Грязного и мокрого. Замерзшего. Дрожащего, будто он только что убежал из пасти волка.

Щенок еще раз пискнул. Пустил под себя лужицу. Запачкал ковровую дорожку возле входа.

— Ну что ты делаешь? — спросил Боря. — Ты знаешь, что нам за это будет?