Сам факт пересказа истории не может изменить автоматические физические и гормональные реакции организма, который продолжает находиться в состоянии повышенной бдительности, будучи постоянно готовым пережить в любой момент нападение или насилие. Чтобы произошли реальные изменения, тело должно понять, что опасность миновала, и научиться жить в реалиях настоящего (2, 28).

Текущие исследования не поддерживают метод раскопки воспоминаний в терапии. Для исцеления важны не содержание и детали воспоминаний клиента, а влияние этих воспоминаний на текущее функционирование (3, 66).

Классическая модель работы с травмой выглядит так:

1. Обеспечение безопасности и подготовка к переработке воспоминаний о травме.

2. Переработка травматических воспоминаний.

3. Реинтеграция – полное возвращение к нормальной жизни.

Эффективность этого подхода оспаривают – не доказано, что применение других терапевтических инструментов помимо переработки воспоминаний о травме или начало лечения с обсуждения проблем в повседневной жизни имеет негативные последствия (1, 134).

И даже если вы смогли, как это сделала я, поговорить о своей боли, и даже если вы получили какие-то ответы, и даже если вам сказали драгоценное слово «прости» – как жаль, что извинения от человека, имеющего прямое отношение к нашей травме, не меняет нашу нервную систему. Нашу нервную систему меняет новый безопасный опыт и его регулярное повторение, которое культивирует в нас новые способы реакции.

Наша основная задача – это применить знания о нейропластичности – гибкости нейронных контуров мозга, – чтобы перепрограммировать мозг и перестроить разум людей, которых жизнь приучила видеть в окружающих угрозу, а самих себя воспринимать беспомощными созданиями (2, 191). Если ваш мозг работает с помощью предсказаний и конструирования и перестраивает себя благодаря полученному опыту, то не будет преувеличением сказать, что если вы меняете свой текущий опыт сегодня, то вы в состоянии изменить, кем вы станете завтра (6).

Способность нового опыта бросать вызов тревожности и наследию травмы в виде имплицитных воспоминаний резко контрастирует с традиционным подходом в лечении травмы. Если просто постоянно вспоминать про пережитую травму на сеансах психотерапии, то это может лишь усилить зацикленность на ней (2, 40). Теперь целью терапии может быть не создание условий, в которых клиент сможет поделиться своей историей, а мы как терапевты станем просто свидетелями произошедшей трагедии, а создание нейробиологически регулирующей среды, вызывающей у клиента чувство безопасности (17, 83).

Для этого сам рассказ о травме не обязателен. Обязательно другое: возвращение своего тела к «заводским настройкам» – к ощущению безопасности, и осознание того, что ваши «патологические» реакции и симптомы – это стратегии выживания и стремления к жизни, а вовсе не свидетельство вашей дефектности или испорченности.

Мы целостны, а не сломлены; мы застреваем в наших переживаниях, но мы не становимся из-за них дефектными. Мы выживаем, но нам важно научиться новой информации:

• Изучить то, как еще можно жить внутри своего тела.

• Изучить то, как еще можно жить в окружающем мире.

И да, у нас нет возможности взять и удалить наше прошлое, навеки стереть его, переписать историю своей жизни. Но мы можем дать этому прошлому пространство и научиться жить с ним, не боясь его. Более того, мы можем горячо приветствовать себя в этом прошлом – и даже если сейчас вам кажется, что вы никогда не сможете перестать презирать и винить себя за какие-то вещи, я надеюсь, эта книга даст вам возможность взглянуть на свою историю, даже на самые мрачные ее части, иначе.

«Я тебе верю».

Какие сложные, какие драгоценные, какие преобразующие слова. Я возьму на себя смелость сказать, что каждый из тех, кто столкнулся с травмой, хотел бы услышать их.

Но для того, чтобы это произошло, необходимо признать то, что причиняет вам боль. Мы с моей сестрой, будучи детьми, даже не пытались этого сделать.

Травма не терпит слов. Она предпочитает молчание.

И мы молчали. Молчали, даже когда попадали в относительно безопасную обстановку. Молчали, потому что нас никто не спрашивал. Молчали, потому что молчание было нормализовано. Молчали, потому что боялись – или же потому, что считали: мы заслужили все то, что происходило с нами.

Любая травма лишает нас дара речи (2, 54). Это утверждение нейрофизиологично – исследования показывают, что при активации болезненных воспоминаний зона Брока (речевой центр мозга, связанный с нашей способностью вербально выражать мысли и чувства), по сути, «отключается».

Но я больше не хочу молчать.

Нам всем хочется жить в безопасном, контролируемом и предсказуемом мире, а жертвы ужасных событий напоминают нам о том, что это не всегда так. Чтобы понять психологическую травму, нам необходимо переступить через наше естественное нежелание сталкиваться с этой правдой и вырабатывать в себе смелость выслушивать слова жертв (2, 219).