– Я бы так не сказал, Мишель.

– Артур, он имеет в виду натуру для рисования.

– Да-да, необычно то, что ощущение силы, и немалой, есть, но оно не подтверждается привычными визуальными эффектами.

– Что?

– Вот ручаюсь, что на вас почти не заметно ни жил, ни мускулов, вы похожи на статую Анубиса на троне – такая каменная лаконичность.

–Ты угадал, – Франческа видела, что Цоллерн-младший уже не знал, куда ему деваться. – Когда мы были на море, я очень хотела Артура нарисовать, но он от меня скрывался.

– Не надо, я и так про себя все знаю, – вздохнул Артур, прицельно направленное на него внимание выводило его из себя.

– Что ты знаешь?

– «Слишком брутальная стать», по выражению Роланда, и морда кирпичом.

– Так может показаться только на первый взгляд, но когда вы улыбаетесь или смущены, ваше лицо совершенно преображается. А, вот еще! Вы чем-то напоминаете силача из «Девочки на шаре», да, Франс?

– Надеюсь, я все же не такой кубический…

– Нет-нет, вы сильно у`же, но когда поворачиваете голову над своим квадратным плечом…

– Ты на него прической похож, – засмеялась Франческа.

– Так, друзья, давайте займемся нашими делами, – сказал Артур, желая избавится от разоблачающего взгляда Мишеля Тессо. «Пучеглазое страшилище» и сам был «интересной натурой». Артур назвал его для себя подземной птицей: он напоминал выкопанный из земли корень – всклокоченные темные волосы до плеч, худые узловатые пальцы, которые он в разговоре растопыривал перед лицом собеседника, сплетенные из веревочек амулеты на шее, а лицо было по-птичьи серьезным, с далеко посаженными глазами и сильно выступающим вперед острым носом, которым Мишель, казалось, режет воздух перед собой.

Они прошли внутрь здания.

– Какой здесь свет, Артур! – воскликнула девушка, она достала фотоаппарат и начала настраивать его.

– Да, – откликнулся он уже откуда-то издалека, – и эхо тоже хорошее!

– Потрясающе, мсье Цоллерн! – Мишель играл своей огромной тенью на полу, как марионеткой, – помещение что надо!

– Поскольку вы первые из избранных, посмотрите, где бы вы хотели расположиться. Перегородки будут стоять по линиям этих опор, в общем, прикиньте оба… Франс! Не надо меня снимать… Кто еще здесь будет и на каких условиях, решаю я, ваша задача – претенденты, талантливые и деятельные, люди, которые будут ядром, или лучше сказать душой этого места. Остальные подтянутся сами.

– Один вопрос, мсье Цоллерн…

– Да, только предлагаю покончить с выканьем… мы наверное, ровесники…

– Мне тридцать…

– Ты даже старше, по-моему, так проще…

– Хорошо, Артур, вопрос, как ты будешь их выбирать – разве ты разбираешься в этом?

– Если понадобится, я посоветуюсь с братом, может быть, с тобой. И свои соображения у меня тоже есть. В общем, от вас нужно как можно больше идей: подумайте сразу обо всем – что будет вокруг, что будет внутри, что сделает это место необычным и привлекательным. Подумайте, но держите это все пока в секрете.

Они вышли на улицу. Перед зданием стояла машина Роланда.

– Артур, – с упреком сказала Франческа, – не надо было…

– Прости, я случайно ляпнул, что мы сюда поедем. Он вообще сегодня на аукцион собирался… Давай скажу ему…

– Кого бы вы не любили, братцы, больше всего вы любите друг друга, – она поправила сережку и откинула волосы с плеча.

Роланд вышел, поприветствовал мужчин, и, открыв перед девушкой дверь машины, сказал, словно ничего не произошло:

– Я тебя отвезу.

Все должно было быть так, как он желал, и никак иначе – она обязана сдаться – вот зачем он приехал. Но ведь это он примчался, чтобы увидеть ее – Кай, который вырос, но так и не избавился от осколка в сердце. Она знала, стоит заговорить с ним, и глупая муха снова попадет в паутину слов и ласк, изящно сплетенную, завораживающую и затмевающую все обиды и разногласия. Когда он распалялся, мог, ничего не обещая, так страстно говорить о любви, что не верить в существование этой любви было невозможно. Вскоре она начала понимать, что говорит он не о своей любви к ней, а о любви вообще – чужими словами, которых в нем было бесконечное множество.

Она села в машину, решив все же впустить еще один его день, последний, воровато протиснувшийся в ее жизнь. Они ехали молча, но напряженная игра только им понятных знаков, обоих взвинтила до предела: Франческа едва сдерживала слезы, Роланд, в котором был взведен каждый нерв, вел машину так, что ей становилось страшно.

– В чем дело, Чикетта? Разве все было настолько ужасно, что ты решила вот так порвать со мной, даже не увидевшись?

– Было очень хорошо, Роланд… и очень плохо. Ты был очень добрым и щедрым – и очень жестоким… Будем считать, что я струсила.