– Если бы ты получал деньги за свою стоглазость и стоухость, ты был уже миллиардером.

– Между прочим, малыш, именно эти качества и приносят мне большую часть дохода! Удачи!

– И тебе.

Роланд ушел, но неожиданно вернулся, встал перед поглощенным собственными мыслями братом, пристально посмотрел на него и вдруг в полсилы ударил его в живот, с удовольствием чувствуя напряжение этого живота и свернувшуюся в нем тошнотворным клубком тревогу.

– Давай, Артур! Просто отпусти себя на свободу!

Книга открыта. Вложенные страницы. Медитация со словом «путь»

Я вышла из окна серого замка по висящей в воздухе дороге над лесом и горами к белым городам. Я шла по ней и вдруг нижняя часть дороги словно была выдернута у меня из под ног, остались только верхняя и боковая (сначала дорога представляла в разрезе букву «С». Я попыталась перевернуть дорогу так, чтобы по ней можно было идти, но вместо этого – провалилась как в трубу. Когда полет в трубе закончился, я увидела, что конец трубы летел над лесом. Потом возникли смутные очертания пещеры. Я шла сквозь пещеру к ее началу, иногда передо мной вздыбливались каменные плиты, но я шла. Дошла до узкого проема. Там под ногами было какое-то желе. Я через него перебралась и вошла в залу, где за столами сидели светлые праздничные существа. Я подошла к ним, но они оказались внутри кокона из липкой паутины, недоступны для меня. Я хотела пройти сквозь кокон, но вокруг меня совсем не было белого света, и так пройти я не могла. Тогда я полезла по нему вверх и заглянула за край воронки, которой кокон оканчивался наверху. Я провалилась в эту воронку и после непродолжительного полета оказалась на мягком дне, которое я хотела прорвать, чтобы выпасть к наставникам, но потом с другой стороны оказалась как бы дверь или разрез. Я начала открывать его и поняла, что это огромное веко и я нахожусь между ним и глазным яблоком (кого?). И вот я пытаюсь открыть это веко и пролезть в него, но у меня это не получается, оно захлопывается и защемляет меня, я намокаю в его слезах. Превращаюсь в какое-то подобие богомола. Затем я все-таки выпадаю из глаза и попадаю в комнату песочного цвета, по которой иногда пробегают крошащие ее судороги. Это мир, сделанный из чипсов. Он красивый по своему, как картинка из журнала по интерьеру, но хрупкий. Вдруг я оказываюсь на чьем-то худом малиновом колене, и мы летим. Колено несет меня запад или на север, поскольку восходящее солнце у нас сбоку. Я пытаюсь усилить себя, окружить белым светом, но свет синий. Какое-то время я наблюдаю за синим светом, потом возвращаюсь к колену и понимаю, что мы уже не летим, а остановились, что подо мной камень – крыша дольмена. Какое-то время мне пришлось потратить на то, чтобы стереть, вернее, закрасить вдруг вылезший кусок картинки, состоящий из тряпок, какого-то барахла, игрушек. Но стереть не получилось, только закрасить, потом я сползла с крыши на песок и какое-то время лежала на нем и в то же время я была над собой и пыталась заглянуть в свое запрокинутое лицо. Оно было почти прозрачным и начинало таять, и я сказала себе «не исчезать, не исчезать», и превратилась в песчанку, которая нырнула в песок и под его буграми стала двигаться к горизонту. По мере этого продвижения я становилась огромных размеров или пустыня и небо были просто декорацией, которая уменьшилась и теперь представлялась просто картонной коробкой. Когда я вылезла из-под этой коробки передо мной снова возникла картонка – стена из картона, которую я постаралась прорвать. За ней была узкая винтовая лестница, потом я увидела, что по лестнице несутся вниз потоки крыс. Одна крыса попала ко мне – в дырку в картоне – и я ее раздавила. Пролезть на лестницу у меня все не получалось, стена из картона совсем сомкнулась передо мной, и вдруг она словно рассыпалась песком, и меня увлекло вниз по лестнице. Лестница оказалась не внутри башни, а снаружи вокруг замка, прохваченного холодом и инеем. Я падала вдоль его стен и потом оказалось, что высокие башни внизу оканчиваются чудовищными пастями на толстой шее, но я пролетела мимо и увидела ноги чудовища, которое в общем было похоже на высокий столб из связанных змей и одновременно на замок. И вот я упала в самый низ, ниже его ног, и не могла увидеть себя – где я. И вдруг я ракетой взмыла вверх, прямо к светлому пятну в небе, и там я стояла у светлой двери и просила, чтобы мне открыли, но мне говорили, что я не смогу войти.

Я видела себя все время – видела все своими глазами и видела себя одновременно со стороны. Мой собственный образ рисовался очень тонким, и одета я была в облегающие темные одежды. Когда я собиралась штурмовать кокон из паутины, в руках у меня было какое-то оружие без образа, я подумала о ваджре, подумала, что применять оружие нельзя.

Артур заехал к брату, они договорились пообедать вместе, но Роланд не успел закончить дела, и Артур ждал его, рассеянно уставившись в телевизор.

– Ну, все, пойдем.

– Все-таки это несправедливо.

– Картины возьми. Что несправедливо?

– Смотрел у тебя кино, правда, не сначала, даже не знаю, как называется. Но это во многих фильмах бывает: герой попадает в историю, ему нужна помощь и он собирает друзей, хотя дело тут его, личное. Они идут с ним на бой и, как правило, погибают, а он остается живым и почти невредимым, празднует победу, и как-то не особо печалится, что ради собственного счастья погубил своих ни в чем не повинных и лично не заинтересованных друзей.

– Хм! Есть одно но – герои живут по законам жанра, а значит, и судить их надо, учитывая эти законы.

– И как же?

– Эпические герои, – а понятно, что одиночные спасатели мира и борцы с могущественным злом суть эпические герои, – люди не простые. Прелесть их существования внутри жанра заключается в том, что у них имеется некоторый запас жизней. Этим запасом являются ипостаси, а ипостаси – и есть друзья и соратники. Если держать это в голове, становится ясно, что со смертью каждого из группы поддержки количество жизней основного персонажа сокращается. В эпоху богов герои имели божественное происхождение, как, например, Прометей, и были бессмертными. В эпоху умирающего и воскресающего бога, герои обладали способностью возвращаться в мир на каникулы из своей смерти. Ну а в эпоху, которая описана, например, в Илиаде, у героев появляются друзья-ипостаси, которые гибнут, спасая основное действующее лицо от преждевременной кончины, давая ему возможность совершить все то героическое, к чему он предназначен. А уж потом герой остается один. И тогда он умирает.

– Сам придумал?

– Нет, конечно, не так давно прочел интереснейшую работу Лорда «Сказитель». Потрясающее исследование эпоса.

– Объяснил все так, словно живешь по этим законам.

– Я их осознаю. Когда ты читаешь или смотришь фильм, принимая предложенную тебе «реальность» за реальность, ты находишься внутри. Ты словно муравей, заползший в будильник, – не можешь иметь полного представления о его устройстве. А чтобы увидеть все в ином свете, полезно попытаться выйти за пределы системы.

– Какой системы?

– Любой, будь то вероисповедание, общественное устройство, мир искусства, отношения между полами и так далее. Многие люди живут внутри какой-либо системы, и не одной, конечно. Насколько они осознают свою принадлежность к этой системе, насколько справляются с необходимостью действовать по ее правилам и насколько они способны заглянуть за ее пределы? В каждую эпоху существовали люди, которым в системе было тесно. Они двигали остальных вперед, перестраивая систему в соответствии с потребностью текущего момента. Были и другие – их совсем немного – они пытались понять, устройство, осознать границы системы, выйти за них, пойти дальше, подойти к пониманию Бытия на таких глобальных уровнях, до которых обычно мало кто добирается. Они не преобразователи – они философы, они пытались дать свое видение картинки мира. Часто философы практической цели не преследуют, их смысл и их кайф в самой возможности выхода. Этим они противопоставляют себя большинству, которое подвержено «системному страху».

– Что это?

– Это определение придумал я. Не раз я сталкивался с тем, что люди бояться узнать чье-то мнение, прочесть что-то, что выходит за пределы их привычного круга мыслей, отгораживаются от того, что не совпадает с их устоявшимися взглядами. По-моему, в наше время считать инакомыслие грехом более чем странно. Бояться его нелепо, ведь именно свобода мысли для всех, завоеванная человечеством на протяжении всей его истории, является самым мощным двигателем вперед. Можешь сойти с ума, оказаться в секте, занимаясь поисками истины, впасть в ересь, которую кто-то определили как ересь, а не как вариант пути, – все это предостережения системы, которая не слишком охотно выпускает из себя, но именно путь за пределы, именно отказ от служения системе и составляет значительную часть поиска истины, который мы ведем на протяжении всей жизни – как правило, оказываясь в сумрачном лесу.