Я знаю, что Лера могла этой ночью порвать связь между мной и дочерьми, которых было легко качнуть в сторону ненависти после моих слов, что Наташа родила и что я еду в больницу.

Но она их привезла.

Почему?

Дочки сжимают мои ладони, а я все молчу и молчу, потому что если открою рот, то из меня что-то вырвется.

Боль, вина, сожаление, страх и отчаяние.

Они пробились в мою душу через трещины, которые пробежали от тихих голосов моих дочерей.

— Мама осталась там… с твоими бандитами… — сипит Алинка.

Она не оставила меня.

Я бы застыл в этой темноте, но сейчас есть шанс, что новый выдохом сорвется в рев, от которого вылетят стекла.

— И твои бандиты очень вежливыми были, — Варя шмыгает и прижимает свободную ладошку к глазам, из которых льются слезы.

Я забылся.

Я думал, что имею право. Что мне дозволено, но не подумал о последствиях, и о том, что на пепелище моей жизни будет лежать недоношенная крошка в желтой шапочке и белой распашонке, что ей велика.

— Девочки…

Закрываю глаза и медленно выдыхаю.

— Я вас люблю.

Дети должны рождаться в любви и во светлом ожидании чуда, но “куколке” не повезло. Охуеть как не повезло.

Ни с матерью, ни с отцом.

Она результат похоти, вседозволенности и желания обогатиться. Сердце бьется, и его перетягивают острые струны жалости и вот-вот его разрежут на шматки.

И ее путь начался с яда и боли.

— Как ее зовут, — спрашивает Варя едва слышно. — У нее есть имя?

***

Важное объявление. Я не стану терпеть грязи и агрессии в сторону детей. Если не согласны, то я не ваш автор. Буду банить и удалять из обсуждения.

— Это хорошо, что вы, Валерия, приехали, — заявляет Святой Валентин, выдыхая сигаретный дым в ночное небо.

— Почему?

— Потому что жена должна быть с мужем, — безапелляционно заявляет и вновь глубоко затягивается сигаретой.

Никогда не курила, но почему-то сейчас кажется, что именно она меня и успокоит.

— Бывшая жена, — отвечаю я. — Я — бывшая жена.

— Ну, бывшая, — пожимает плечами.

— Да и не рядом я, — перевязываю платок на голове. — Я только дочерей привезла.

— Это и есть рядом. Это важно.

Точно, надо закурить, а то Валентин так смачно затягивается, что самой хочется.

Молча протягиваю руку, глядя на горящие окна роддома.

— Что? — недоумевает Валентин.

— Хочу покурить, — вздыхаю. — Одолжи сигарету.

Закусив сигарету в зубах, Валентин лезет в карман куртки и через несколько секунд прикуривает мне синей зажигалкой.

Я делаю затяжку, которая обжигает легкие, и я кашляю. Сильно, аж захлебываюсь.

— Как ты это делаешь?!

Пытаюсь отдышаться и вновь упрямо тяну сигарету ко рту.

— Не надо, — неуверенно говорит Валентин.

Я опять кашляю, и сигарету у меня забирают.

— Какой ужас… — дышу, прижав руку к груди и немного наклонившись вперед. — Фу. Так и сдохнуть можно.

— Можно, конечно, — Валентин задумчиво смотрит на горящий кончик сигареты и выбрасывает ее в сторону. — Кто-то и умирает.

Минута молчания, и я тихо спрашиваю:

— Что могла Наташа сделать?

Валентин чешет щеку и вздыхает. Он не хочет говорить о Наташе, и вся эта ситуация его явно напрягает похуже перестрелок в подворотне. В перестрелке все понятно. Пристрелят — умрешь, а тут все куда сложнее и даже страшнее, потому что речь идет о женской жестокости к родному ребенку.

— Она что-то выпила, Валерия. Зачем? Без понятия, — качает головой. — Она просто тупая шалава, которую надо живьем закопать в выгребной яме.

Кривится и передергивает плечами:

— Не забивайте себе этим голову.

Если она себе и ребенку действительно целенаправленно навредила, то Роман это просто так без последствий не оставит.

На что она рассчитывала?

На то, что при кровотечении и угрозе выкидыша Роман проникнется к ней беспокойством и нежностью?

На этот вопрос сможет ответить только она, но есть ли мне смысл сейчас с ней беседовать и выяснять мотивацию подобного дурного поступка, который может теперь стоить жизни ее отца и брата.