— Ром.

— Что?

— Оставь ты брата и отца Наташи в покое, а?

Раз он мне позвонил, то я все еще могу хоть как-то на него повлиять. Молчит, и мне кажется, что я слышу, как он поскрипывает зубами.

— Тебе легче не станет. Ты же понимаешь это?

Так ничего и не говорит. Неужели он находит спасение в агрессии и жестокости, но тогда бы не было этого звонка перед рассветом.

— Ром, я не прошу тебя быть праведником сейчас, — стараюсь говорить спокойно и уверенно, — но что это изменит? Как это поможет? И ведь не они виноваты, так?

Так и молчит.

— Ром, ты тут? — решаю уточнить на всякий случай.

Может, он в вспышке агресси выкинул телефон в окно?

— Тут.

— И ты не добьешься того эффекта, на который рассчитываешь, — вздыхаю я. — Если бы Наташа боялась потерять брата и отца, то не поступила так. Ей все равно. Понимаешь? Ты связался с какой-то маньячкой.

В ответ - напряженная тишина.

— Ты меня слышишь?

— Слышу.

Опять замолкает. Я слышу, как он вдыхает и медленно выдыхает, словно сдерживает в себе крики и маты.

— И ты мне что-нибудь ответишь?

— Ты предлагаешь мне сейчас спуститься к Наташе и ей голову свернуть? — невесело усмехается он.

— Я предлагаю, Ром, сейчас не быть Громом, — едва слышно отзываюсь я. Делаю паузу, в которой я опять сглатываю ком слез и сдавленно, будто в глотке застрял камушек, добавляю, — будь сейчас отцом.

И крепко-крепко зажмуриваюсь, но у меня не выходит сдержать в себе слезы, которые разъедают кожу.

— Понимаю о чем ты, — хрипло отвечает мне Роман. — Это я и хотел от тебя услышать. Именно от тебя, Лер.

Еще несколько секунд молчания, и я сбрасываю звонок. Сжав телефон, я кусаю себя за запястье, чтобы физической болью перебить душевную.

— Мам, — Алина вытягивает из моей ладони телефон, а Варя мягко прижимает мою руку к матрасу. — Мама, не надо.

— Не могу, — всхлипываю я, — не могу…

Дочки вытирают слезы и обнимают меня.

Легкие разъедают всхлипы, которые выходят из меня вместе с дикой тоской по Роме.

— Мам, — Варя сжимает мою ладонь и повторяет мои слова, — я рядом.

— И я рядом.

Но рядом нет Ромы.

Я бы сейчас душу дьяволу продала за то, чтобы вернуться в прошлое и не позволить ему скатиться в грязь.

За то, чтобы успеть схватить за руку, но правда такова, что никому наши души не нужны. Даже дьяволу.

И волшебства, которое исправит прошлое, не существует, и всем нам придется жить в новых реалиях.

Жить и выплывать из грязи.

Выплывать, а не погружаться глубже в ненависть, гнев и жестокость. Это путь в никуда.

— Мы любим тебя, мама, — Алинка поглаживает меня по плечу. — Все будет хорошо. Обязательно будет. Мы справимся.

— Мам, не зайдешь? — спрашивает Варя, когда я паркую машину у глухих черных ворот.

Постукиваю пальцами по баранке руля и качаю головой:

— Нет.

Я знаю, что Рома купил хороший добротный дом и уверена, что внутри двухэтажный коттедж за высоким кирпичным забором — идеален, удобен и практичен.

Он же давно хотел дом, и вряд ли бы мой бывший муж купил то, что первое попалось на глаза.

Из калитки выходит Вася. Улыбается так широко, что я могу посчитать все его тридцать два зуба.

Я должна признаться, что меня царапает по сердцу то, что к нам в очередной раз выходит не Рома, а его верный пес.

Бывший муж не выглядывает из своего логова, а я отказываюсь в его новую нору даже на пару минут забежать.

Но боюсь я не самого хозяина, а его слабую маленькую и больную дочь.

Я не знаю, что со мной будет, когда я увижу крошечные пальчики, тонкие ручки и ножки в розовых пинетках.

Не хочу рисковать.

Выйдет Рома ко мне с дочерью на руках, небритый и с синяками, чтобы поздороваться, и меня накроет.

— Тогда мы пойдем, да? — неуверенно спрашивает Варя.

Киваю.

По очереди подаются вперед, переваливаются ко мне и целуют в щеку, которую я подставляю под их губы.

— Папе что-нибудь передать? — уточняет Алина.

— Я ему перекинула ваши домашки, — отвечаю я. — Расписание внеклассных занятий.

Мы теперь только так общаемся.

Через мессенджер репостами и короткими сообщениями, в которых нет никаких эмоций. Они сухие, официальные и отстраненные.

Видимо, для Ромы такое общение со мной через буковки предпочтительнее, чем личные встречи и звонки, в которых мы друг друга обжигаем даже голосами.