– Привыкнет она, гляньте… – ворчала Ульяна. – Бёресту принялась писать? Не отцу ли Иллариону?

– Ему, – боярышня кивнула. – Вадим Алексеич сказал, завтра конный в княжье городище тронется. Так через него и послание можно передать.

– И когда ж ты успела с боярином об Илларионе? – тётка вроде осердилась, но гнев уняла. – Настя, ты б не лезла лишний раз к нему на глаза.

Боярышня кивнуть-то кивнула, а сама задумалась: с чего же все стерегут ее от боярина? Ведь не злой он, разве вот только временами.

Настя поежилась, наново припомнив, как смотрел Норов, когда попалась она, глупая, ему под руку после казни на подворье. Взгляд огненный, страшный, а на самом донышке – тоска. Будто тяжко ему, больно и муторно. Промеж того припомнила и кулачищи, и плечи широкие, и лик затвердевший. Красоты в боярине Настасья не увидала, но доброта поблазнилась.

Думки о некрасивости Норова как-то сами собой перескочили на молодого воя Алексея. Тот и ликом хорош, и нравом приятен, да и смотрит так, что жаром обдает.

– Настька, у тебя огневица, нет ли? – Ульяна затревожилась. – Разрумянилась ты. Вот что, сиди в ложнице нынче. На дворе-то сыро, снега совсем просели, тают. Вымокнешь, захвораешь.

– Посижу, – согласилась Настя. – Тётенька, а что там за шум?

– А это полусотня на заставу уходит, – Ульяна поднялась с лавки и прикрыла ставенку. – Боярин Вадим с утра на ногах, ратных за ворота провожает. Что, любопытно? – тётка хмыкнула. – Ладно, вздевай шубейку и пойдем поглядеть. Настя, плат потеплее накинь.

Боярышне будто крылья приделали! Вскочила, бросилась за одежками, плат набросила, да криво, и уж сунулась из ложницы.

– Настька! Стой! – боярыня оправила косу, плат увязала крепче. – На крыльце меня обожди. Зину клинки, неурядно нам одним-то по улице.

Боярышня выскочила в сени, метнулась проворной рыбкой до девичьей, распахнула двери и поздоровалась с работницами:

– Здравы будьте, – улыбнулась светло. – Зинушка, ступай за мной.

Девка счастливая отбросила урок свой – спицы и недовязанный носок – и побежала за боярышней:

– Что? – Зинка топотала по сеням за Настей. – Куда?

– Тётенька позволила провожать ратных на заставу. Зинушка, зипунок вздень.

– Я сей миг, Настасья Петровна! – Зинку унесло в ложницу, а Настю – на крылечко.

Утро-то мглистое, теплое. Снега тают, ручьи бегут, а за облаками едва-едва солнышко угадывается. И такой дух сладкий, свежий, что дышать хоть тьму лет и то не надоест!

– Вот весна-то, подкралась, – Ульяна вышла из дверей и встала рядом с боярышней. – Сейчас бы ветерка, да солнышка щедро, стало бы посуше.

Выскочила Зинка – зипунок с заплаткой – и встала рядом. Все трое смотрели в мглистое небо, будто ждали чего, а ужо потом спохватились и вышли с широкого Норовского подворья.

По городищу суета: народец кучками иль в одиночку тянулся в сторону ворот крепостицы. Бабы детей за руки вели, иных, что поменьше, несли. Деды седобородые чинно шагали, спин не гнули. Подлетки, высвистывая шутейно, бегали промеж людишек, смеялись и щипали зазевавшихся девок.

Сами же девки будто на праздник собрались! Запоны расшитые, платки яркие, сапожки новехонькие. Навеси едва ли не дольше кос, а очелья вышитые и зипунки чистенькие.

– Зинушка, – спрашивала боярышня, оглядывая свой скромный нарядец, – а что праздник разве?

– Нет, – шептала Зинка. – Там же вся сотня. Половина провожает, половина уезжает. И небывальцы молодые пришли. Настасья Петровна, на таких вот проводах невест ищут иль женихов высматривают. – Зинка оправила нарядный платочек.

– И то верно, – согласилась Ульяна. – Настасья, ступай-ка вон туда, ближе к Норову. Тебе тут жениха не найти. А ты, Зина, встань рядом с нами, тебя так лучше видно.

Настя спряталась за тёткой, и глядела на толпу из-за ее плеча. Чуть голову-то повернула и наткнулась на взгляд Норова. Тот брови изогнул удивленно, а потом едва заметно подмигнул. Настасья улыбки не сдержала, поняла как-то, что рад ей, шуткует. Почудилась в его взоре теплота, да такая же, какая шла от отца Иллариона.

Боярин снова глянул на Настасью, а потом взглядом указал ей на деда Никешу, что ради проводов вздел лучший свой кафтан и стоял теперь подбоченясь. Насте опять смешно стало: дедок голову-то высоко поднял, борода его скудная топорщилась словно метелка, какой мели крыльцо.