– Настасья Петровна, все голову ломаю, не ты ли в княжьем городище при отце Илларионе обреталась? – Настю нагнал боярин Илья, спрашивал, прищурившись.

– Я, – Настя и сама подалась к чернокафтанному. – Ты знаешь его? Давно ли видал?

– Прошлой седмицей, – Илья голову к плечу склонил. – А ведь слыхал я о тебе от попа-то. С тобой, видно, разминулись в городище. Я началом весны к князю на постой встал.

– Илья....не знаю, как по батюшке... – Настасья ручки сложила просительно. – Здоров он? Как живет? Весточку прислал недавно, да увидала, что буквицы царапал не сильно. Руками ослаб? – едва не плакала.

– Не тревожься, в здравии он. Духом тверд, очами светел, – боярин Илья улыбки не кинул, но вокруг глаз его смурных морщинки собрались добрые. – Илья Семеныч я, но зови дядька Илья, привычен.

– Дай тебе бог, дяденька Илья, за добрые вести, – Настёна поклонилась. – Знал бы, как дороги слова твои.

– Скучаешь? – Илья шагнул, за ним Настя двинулась.

– И словами не передать, – Настя слезу утерла. – Так бы и кинулась к нему.

– А тут что ж? Плохо тебе? – Илья нагнал Норова, пошел чуть отстав.

– Люди тут добрые, хорошие, – не хотела Настя скверно говорить о Порубежном, особливо, когда увидала, что Норов обернулся и слушать стал.

– Кто ж спорит, – Илья хмыкнул. – Я о тебе спрашиваю. Как живется, Настасья Петровна?

– Дяденька, что ж ты меня по отчеству? Зови Настей, не велика птица, – улыбнулась дядьке, наново поклоном приветила. – А ты в княжьем городище обитаешь? – спросила и вспомнила, как Норов сказал, что Илья бездомный. Испугалась и глаза распахнула, ждала скверного.

– Там, – дядька головой крутил во все стороны, глядел на торг малый, что нынче шумным был после игрищ, многолюдным. – При князе живу, полусотню вожу.

– А в церкви часто бываешь? – Настя про отца Иллариона хотела выпытать.

– Про попа знать хочешь? – Илья наново хмыкнул.

– А про кого ж еще? – встрял Норов, поравнявшись с Настей. – Давай, боярышня, пытай гостя. За стол не усадила, не угостила, все об Илларионе своем, – видно, злобился Вадим.

– Ой, – затрепыхалась. – Прости Христа ради. Идем скорее, – заглянула в глаза дядькины. – Стряпуха Полина щи вкусные в печке томит, пироги у нее румяные и хлебушек мягонький. Солью его посыпать, так ничего иного и не надобно. А тётенька моя ягоды даст в меду, знаешь, дяденька, как вкусно?

– Проголодалась? – Илья брови потешно свел к переносью. – Погоди, – шагнул к лотку и взял пряник огромадный, торговцу кинул деньгу и подал Насте угощение. – Ешь на здоровье.

Настя протянула обе руки, приняла гостинец радостно:

– Дяденька, спаси тя. Большой-то какой, одна не справлюсь, – отломила изрядный кус и протянула на открытой ладони Илье, а тот принял и долгонько глядел на подношение.

– И тебе спасибо, – укусил, жевать принялся. – И правда, вкусно.

– Только тётеньке не рассказывай, что пряником угощались.

– Заругает? – Илья опять хмыкнул. – Не скажу, не опасайся.

Настя шагала меж двух бояр и пряник кусала. Вкусно было, отрадно, а более всего потому, что об отце Илларионе вызнала и теперь спокойна была: жив и здоров. Через малый миг остановилась, замерла и глянула на Норова. Ему-то пряника не дала, дурёха.

– Вадим Алексеич, – прошептала покаянно и протянула обкусанный ломоть.

Норов вмиг хмуриться перестал, просветлел взором:

– Надо же, вспомнила, – склонился и укусил с краешку. – Благодарствуй, – взглядом таким ожёг, что Настя едва не обронила угощение.

– Настасья, а ведь так и не обсказала, как тебе тут живется? – Илья прищурился наново. – Заманила щами да пирогами.

Настя смолчала, кивнув походя, знакомице своей: аккурат мимо ее подворья шли.

– Илья Семеныч, и не пытай, не допытаешься, – Норов головой покачал. – Боярышня наша щебетливая, но если не захочет чего рассказывать, так не вытянешь. Хоть узлом завяжись, а правды не узнаешь.

– И правильно, – дядька подмигнул растерянной Насте. – Кому надо, тот сам догадается, – помолчал недолго, а потом и высказал тихо так, тоскливо: – Дочка у меня была вот такая же, как ты. Коса кудрявая. Любила, когда в седло ее с собой брал, смеялась заливисто...

Норов остановился и брови свел, а Настя и навовсе обомлела, услыхав печальное: "Была". И знала, что спросить надобно, слов ласковых кинуть, но знала по себе, что тоску тем не уймешь, утраченного не воротишь. Сердечко затрепыхалось, задергалось жалостно и само подсказало нужные речи:

– Батюшка покойный возил меня на коне. Я помню-то его плохо, а вот про то не забывается. Он крепенько держал меня, боялся, что упаду, а я смеялась и руками махала. С чего не знаю, может, птицей себя мыслила.