Ага, фасолевый. С тушенкой, кажется.

Не знаю почему, но я шарил взглядом по столовой. Искал беженку: ту, счастливую. Она? Нет, другая. И это тоже не она. Искал и не находил. Ее нигде не было: раз за разом я убеждался в этом и снова начинал искать, чтобы опять не найти.

Куда она делась? Решила пренебречь ужином? Подхватила семейство и сразу перебралась на новое место жительства? В этом были свои резоны — разумеется, если я правильно угадал причину радости. Мне не было никакого дела ни до женщины, ни до ее присутствия или отсутствия в детском саду. И все-таки исчезновение беженки раздражало, как соринка в глазу.

Устал. Нервы. Ладно.

В коридоре шумно хлебал из миски мой приятель-пес. Рядом с ним, стараясь не наступить собаке на лапу, пожилая пара договаривалась с чиновницей: утром они собирались вернуться обратно в Ужгород, а маршрутка через село ехала всего одна, и та днем, после обеда. Чиновница кивала, звонила кому-то, обещала попутку к семи часам.

— Я вижу, — говорила она, улыбаясь улыбкой смертельно утомленного человека, — вы уже там, в Ужгороде. Что? Сразу во Львов? Ну, значит, уже во Львове. Не переживайте, за вами заедут…

Пара беспокоилась: а если нет?

Прежде чем пойти в игровую комнату, где, как нам объявили, была обустроена дополнительная спальня, одна из трех, я вышел на улицу. Стемнело, в черном небе висел желтый месяц. На крыльце с незажженной сигаретой во рту стояла хозяйка пса. В руке она держала зажигалку, не спеша чиркнуть колесиком, сделать первую затяжку. Думала о чем-то, а может, спала стоя.

Пса при ней не было.

Дальше у ворот курили воспитательница и мужчина лет семидесяти, в необъятном пуховике и вязаной шапке с помпоном. Воспитательница что-то рассказывала, а мужчина… Да, счастье. Я узнал это счастье: огромное, внезапное, детское. Необъяснимое. Я уже видел его на лице беженки, которую не смог отыскать в столовой.

— Вы не шутите, — донесся до меня вопрос мужчины.

— Нет, — сказала воспитательница. — Ну так как?

Ответа мужчины я не расслышал.

— У меня есть все документы, — тихо произнесла хозяйка пса.

— Что, извините?

— У меня есть все документы на собаку, — она все-таки зажгла сигарету, глубоко затянулась. Выдохнула, окуталась облаком голубоватого дыма. — Все, какие надо. Как думаете, нас выпустят?

— Куда?

— В Словакию. Боюсь, собаку не разрешат.

Я пожал плечами:

— Не знаю. Должны выпустить.

— Многих не пускают. Документы есть, а на границе не пускают. Во Львове целая улица…

— Какая улица?

— Возле вокзала. Там привязывают собак. Ну, если их бросают, то там привязывают. К столбам, деревьям. И кошки есть…

— Привязывают? — ужаснулся я. — Зачем? Они же умрут от голода!

— Сказали, их местные до вечера разбирают. По домам. Может, и так, я не проверяла. Я хотела привязать… Не смогла.

Она замолчала. Сухие глаза, увидел я. Она плачет с сухими глазами. Надо уйти, вернуться в детский сад. Она плачет, она в растерянности, а я ничем не могу помочь. Только смущаю своим присутствием.

В дверях я обернулся. Воспитательница по-прежнему стояла у ворот. Мужчины в пуховике рядом с ней не было. В здание он точно не заходил, я бы заметил. Куда он делся?

Здесь есть другой вход?

В игровой комнате на полу лежали матрасы, застеленные простынями, а поверх — одеялами. Нет, не так. Матрасики, простынки, одеяльца. То, что в столовой вызывало умиление, здесь рождало понимание, насколько все это, рассчитанное на детей дошкольного возраста, неудобно и недостаточно для взрослых. Для усталых, нервных, промерзших насквозь взрослых.

Два-три матраса были большие. Сельчане из дому принесли.

Я задохнулся от любви и ненависти. Любви к ангелам, которые дали приют беженцам, выкраивая крохи тепла из всего, что имели под рукой; ненависти к дьяволу, хохочущему в пламени войны.

Холодно, подумал я. Весна? Считай, зима.

А все равно тепло.

Из коридора неслись голоса: какая-то женщина искала кота. У нее было два кота: сиамец и мейкун, породистые как лорды. Сиамец сбежал, забился в щель и молчал, как партизан на допросе. Мейкун дрожал от страха и тоже норовил удрать, но его, как выяснилось, вовремя заперли в переноске.

— Идиоты! — возмущался бодрый лысый старичок, сидевший на полу по-турецки, прямо у дверей, которые вели во вторую спальню. — Куда они стреляют? У нас в Пятихатках установка, так нельзя! Нельзя же так…

Земляк, понял я. Харьковчанин, из физико-технического. У них там «Источник нейтронов»: ядерная подкритическая установка. В чате писали: им два раза прилетало. В первый раз зацепило очередь в соседний магазин: четверо убитых, полтора десятка раненых. Во второй раз снаряд угодил в трансформаторную станцию. Горела станция, горело общежитие рядом. Район остался без электричества, обесточена была и ядерная установка.