Пару минут я ещё сидел неподвижно, глядя на статую, но резко встал, услышав чьи-то шаги за спиной. Это была высокая девушка в старой серой мантии, в которую та спрятала руки, с очень просторным капюшоном, из-за которого слегка выглядывали белоснежные, оттого в серости пасмурного дня даже сверкающие густые волосы, которые держал цветочный венок на лбу; в нескольких местах видно то ли вплетённые, то ли застрявшие в локонах листья и цветы.

— Уже ухожу, — спешно выговорил я, уступая место для поклонения или чего ещё, а сам почти прошёл мимо неё.

— Стой, — тихо сказала она и я тотчас застыл, ожидая от неё чего-то, — я всё слышала.

— Мне достаточно неловко.

— В этом нет ничего стыдного. Я всё слышала и могу помочь.

— Неужели? — я поднял бровь и с недоверием поглядел на девушку.

Она вытащила из-за мантии тонкую бледную ладонь и аккуратно коснулась предплечья моей левой руки, прячущейся в кармане плаща. Я заметил, как начал дышать медленнее, а веки стали резко тяжелей, будто я засыпаю. Девушка немного наклонилась ко мне, пытаясь что-то прошептать, но слов я не слышал, лишь движение губ.

— Ступай, — отстранившись, девушка, как звон колокола, взбодрила меня.

— Ты же совсем ничего не сказала, — поморщился я.

— Ступай, — успокаивая меня, еле слышно ответила девушка.

Я не ослушался, лишь едва заметно пожал плечами и пошёл обратно к дороге. Сделав шагов пятнадцать, я обернулся, хотел спросить девушку, как её зовут. Но её нигде не было, она словно испарилась. Ну, значит, не судьба. Может, убежала, может, телепортировалась куда. Колдунья, может, какая…

***

— День добрый, — сказал я, войдя в лавку начертателя.

Около часа мне пришлось ходить по лавкам и кабакам, узнавая, где же в восточном порту есть начертатель. В подвальном помещении, с наклеенными всюду пожелтевшими бумагами, с обилием небольших книжных стендов и всего тройкой длинных свечей, сидела смуглая женщина, уже явно не молодая. Обычного телосложения, каштановые волосы сзади схвачены длинным хвостом, на теле желтоватый кафтан, будто у кузнеца измазанный углём или смолой, как и руки с лицом.

— Доброго дня, путник, — громким, грубоватым голосом играючи ответила женщина, — чего пришёл?

— Вы же начертатель? — женщина медленно кивнула и я продолжил. — Могу я узнать, как собственное заклинание можно… э-э… начертить?

— Ха-ха-ха, — звонко рассмеялась женщина, — начертить, говорит. Ну давай начертим, чего у тебя там? Говори.

— А разве я не сам это должен делать? Моё же заклинание.

— У тебя, милок, мозгов не хватит, — комично выдала начертатель, — по глазам твоим глупым вижу. Говори, какое заклинание нужно?

— Кхм-кхм, — я откашлялся, поцокал зубами, посмотрел в сторону, в общем, задумался, — а есть такое, что кулаки усилит?

— Хе, смотря как, — женщина дёрнула головой и прищурилась на мои руки, — это у тебя, дорогой, импульсные рукава?

— А как вы поняли? — неожиданно уважительно произнёс я на “вы”.

— По рунам, сынок, по ру-нам, хе-хе, — расплывшись в улыбке, женщина из комодика взяла небольшую пачку пергамента, уселась за стол и защурилась на меня. — А чего не иное какое-нить?

— Говорят, некоторые воины одними кулаками и дерутся. Чтобы убивать кое-каких врагов, нужно их не просто ранить, а сначала оглушить, а потом уже ранить.

— Верно, — закивала женщина, принялась что-то расталкивать в ступе, — и такое бывает. Но заклинание какое-никакое денег стоит каких-никаких. Авансом оставляешь десяток мельхиоровых монет, а я уж посмотрю.

— А как сделаете заклинание, так что? Сколько будет стоить?

— Ну может десятки и хватит, а может ещё десять отдашь, получается вольфрамовый билет заплатишь. Не знаю, смотря сколько надо будет бумаг перевести, главное чтобы ты забрать не забыл, — откликнувшись на кресле, сцепив пальцы на груди начертатель внушала доверие.

— Хорошо, не забуду.

— Тогда приходи в конце весны, будет готово твоё заклинание.

Давным-давно стемнело. Наспех, затем слаженно и сосредоточенно перестроенный Кревенфол принял меня не столь радушно, как в былые годы. Эльфы, понимаешь ли, стали жутко сторониться призванных. Сердерия, охваченная сначала жуткой ненавистью к Легиону и человеческой расе после Разлома, а затем и к призванным после исчезновения Матери Илариль, давала брешь во всех расовых отношениях. Некогда оплот мира, принимавший тебя с распростёртыми объятиями независимо от роду, Сердерия от мерзотных пор и до сих смотрит на тебя оценивающе, искоса глядя в прищуре из-за щелей стального забрала, закоптившего от злобы такой естественной и родовой, что кажется, будто небольшой мирок пурги, поздней оттепели и гибельного мёрзлого ветра никогда не исправится и не станет на путь миролюбивых эльфов-альтруистов, отцов и матерей, что ещё три сотни лет назад украшали холодный материк тёплой, гордой за него улыбкой. А сейчас что? Но хоть я и призванный ликан из Четвёртого Предела, эльфы меня уважают, чтят и любят. Заслужил ли я такого признания? Удовлетворить такой вопрос сложно.