— Я с ним не в ладах, ты же знаешь Клим.

— Да засунь ты свои «не лады» в задницу. Он привык к твоим залетам. Тут хорошему человеку помочь нужно!

— Блять… — вновь закуривает лысый. — Щас. Но ничего обещать не смогу— достает трубу из кармана и отходит в сторону.

— Все хорошо будет, вот увидишь. — Клим подбадривает меня и хлопает по плечу. А у меня в грудине огромная дыра и от хлопка друга звон под ребрами звучит громко.

Мне просто воздуха не хватает потому что если Олька разочаруется… если она просто перестанет смотреть на весь мир своими огромными и чистыми глазищами полными света и теплоты… я сдохну. Потому что я приложил руку ко всему и помочь сука не могу.

И я должен исправить многое. То, что в моих силах.

— Так, батя сказал, что сегодня вылет спецборта туда. И по пострадавшему он ничего сказать не сможет. Сейчас. Остается только ждать. Но в списках его фамилия мелькает. Тяжелый.

От полученной информации все мои надежды летят в задницу. И я сука всего лишь гинеколог а не господь бог.

— Дай мне свой номер, — просит Шмель, — как только станет что-то известно я позвоню.

На этом мы расходимся.

Я иду на работу через дворы. Дует холодный весенний ветер, забирается под куртку где и без того холодно и темно. По дороге, здороваюсь не глядя, с санитарами курящими недалеко от входа.

Гардеробщица причитает в стороне, видя, что совсем не реагирую на нее. Привыкла к улыбкам и шуткам. А мне похрен.

Вот такой какой есть: растрепанный и не бритый. Уставший и, черт знает когда, жравший, я вновь поднимаюсь в свое отделение.

У Чумы узнаю о состоянии Оли. Захожу к Аленке в палату… к Ольке я сейчас пока что не могу. С «пустыми руками»… без информации. Не смогу смотреть в ее глаза без возможности подарить хотя бы малую надежду. Один единственный шанс.

Аленка посматривает на меня подозрительным взглядом, заверяю, что у нее все хорошо и, что у меня проблемы другого характера. Она же не лезет в душу, но взгляд меняется на понимающий и теплый.

Да да… кто бы нам сказал, еще всего лишь пару месяцев назад… что будет вот так.

Она с беременностью от врача. Своего шефа. И я… козлина такая… обидевший девочку, своего ординатора. А теперь не знающий, что делать и как поступить.

Я который бил себя в грудь и ставил на первое место свои принципы. Сейчас боится зайти в плату где лежит Олька. Одинокая и потерянная. А я не могу ее утешить - не позволит. Не разрешит дотронуться до нее. Не поделится тем, что у нее на душе и в мыслях.

Делаю обход, пью горький осточертевний кофе, шикаю на весь младший медицинский персонал, боящийся ко мне хмурому подходить и просто не выпускаю из рук телефон, ожидая звонка от Шмеля.

— Илья Валентинович, — окликает меня тихий голос в коридоре.

Отрываюсь от просмотра карт на сестринском посту и поднимаю голову.

Света, подруга Оли, мнется у двери в отделение, перекладывает сумку из руки в руку.

— Я к Оле пришла, мне можно?

— Здравствуй, можно. Если она не спит. И не долго. Вот эта палата, — указываю на дверь. Светка козочкой бежит, шкрябается в дверь и заныривает внутрь.

Вновь опускаю невидящие глаза в карточки. Вчитываюсь в анализы и открываю журнал.

Буквы плывут, телефон молчит. К Оле хочу, но нельзя. И меня все сука бесит, особенно бессилие и невозможность изменить что-то.

Я бы мог напроситься на борт самолета. Но… нахрен им там гинеколог? Был бы я хотя бы травматологом или нейрохирургом. Но нет. Глупость все.

— Илья Валентинович, — вновь поднимаю голову на тихий голос Олиной подруги, — Мне нужно вам кое-что рассказать. Личное и важное.

Глава 48. Папина дочка

Туман.

— Где мы можем с вами побеседовать, чтобы никто не мешал? Есть такая возможность? — с надеждой в голосе.

— Пойдем, — веду ее в сторону второй палаты, она одиночная и пациентку выписали сегодня. — О чем ты хочешь поговорить? Присаживайся, — указываю Свете на одиночный стул у окна. Сам на кровать приземляюсь.

Я так устал, что мне кажется, я бы уснул сидя, стоя… как угодно. Перманентное состояние цейтнота на работе усугубляется пиздецом в личной жизни.

Ольку в чувство привел. Аленку сторожу. И все в одно время. Нервы, нервы…

— Мне кажется, я должна вам это рассказать. Ляля не решится, — Света теребит край свитера тонкими пальцами, волнуется, переживает за подругу и я это понимаю, вижу.

Потому что когда она мне позвонила и сказала, что Лялька вся в слезах и непонятном состоянии… я, блять, летел к ней домой быстрее чем ветер. Потому что у меня волосы на загривке поднялись и мороз по коже пошел от размытости и неясности ситуации.