Каждый вопрос бьёт почти что наотмашь. Щёки пылают. Кровь вскипает и усиленно разносится по венам.

Мир намекает, что раскроет обо мне правду сестре, но я знаю, что нет. Он тоже не хочет делать ей больно, поэтому пытается справиться с эмоциями самостоятельно. Правда, то и дело срывается и злится, но не на отца, а на меня. Видимо, потому что я слабее и уязвимее.

Наверное, поэтому. Да.

— Почему молчишь? Храбрости творить хуйню хватает, а в глаза смотреть — нет?

Я втягиваю носом воздух, которого здесь критически мало. Сплетаю пальцы в замок. Гипнотизирую эмблему на белой футболке Ратмира. Стараюсь держаться твёрдо и выдержанно, но Авдеев только раззадоривается и упивается моей беспомощностью, загоняя в угол и чего-то требуя.

— Я тебя услышала…

Мир поддевает пальцами мой подбородок. Дышит часто и неровно, а я плыву взглядом по груди, шее и напряженным челюстям. Кажется, я даже слышу, как они скрипят от накатывающего презрения.

В уголке рта виднеется свежий взбугрившийся шрам. Я не видела его раньше. Только те, что тоньше и светлее — на переносице и у левой брови.

Янка рассказывала, что Ратмир иногда участвует в нелегальных боях, зарабатывая деньги на ставках кровожадных зрителей.

Сестра жутко переживает за брата — каждый бой переносит с успокоительными каплями, а отец уверенно считает, что именно так и закаляются настоящие мужчины, вместо того чтобы сидеть на шее у богатых родителей и клянчить копейку.

— В свою очередь хочу сказать, что совсем не бывать в вашем доме у меня не получится. Через две недели у Яны именины. Но раз ты отказался от предложения присутствовать на вечеринке, то надеюсь, что особых проблем не возникнет.

Ратмир смотрит, не моргая своими длинными чёрными ресницами, и внимательно выслушивает.

— Будет видно…

Я заканчиваю. Время застывает. Авдеев не торопится уходить и предоставлять мне свободу, продолжая нервировать и волновать так сильно, что за грудной клеткой побаливает.

Сердце сходит с ума: мечется и грохочет. Низ живота тяжелеет, наливаясь свинцом, а соски ноют от соприкосновения с мужским телом.

Мы впервые так близко друг к другу и так откровенно прижаты. Без единого сантиметра зазора. Чувствуя то, что, возможно, не стоило бы. И думая вовсе не о том, о чем нужно.

— Мир…

Теплая ладонь смыкается на моей шее. Глубокое дыхание греет кожу лица. Я заторможенно облизываю пересохшие губы, шокированная происходящим. Хочу отвести взгляд и увернуться, но пальцы сжимаются и сильнее фиксируют, перекрывая долю кислорода и вызывая новые приливы паники.

— Пожалуйста, хватит…

Ратмир вжимается в меня бёдрами, парализуя своими действиями и пресекая любые попытки на сопротивление.

Я думаю о том, что моргну, и видение растворится, но этого не происходит. Всё в реальности. Наяву.

Терпкий запах парфюма окутывает с головы и до ног, щекочет ноздри и раскачивает и без того нестабильное состояние.

Меня знобит. Зуб на зуб не попадает. Сколько раз я представляла подобную ситуацию, но во снах?

Наверное, сотни.

Правда, там я точно знала, как себя вести, и активно отвечала на любые движения, а сейчас пугливо втискиваюсь в мрамор, словно статуя с безвольно опущенными вдоль туловища.

Ратмир наклоняется ниже. Прижимается ртом к скуле и шумно выдыхает. Нужно поинтересоваться, что он делает, но вместо этого я зажмуриваюсь и добровольно размыкаю губы.

Пульс беспрерывно колотится. Колени подгибаются, а в уши врезается собственный протяжный стон, который мне не под силу сдержать.

Боже...

С плеча в очередной раз слетает лямка. Надо бы поправить и опомниться, но я замираю и чувствую сорвавшееся дыхание на своих губах, которое рассыпается по коже мелкими мурашками.

Лямка майки едет ниже, но уже с посторонней помощью, оголяя верх и заставляя скукожиться соски.

— Мир… Не надо…

Я охаю, когда крупная ладонь накрывает грудь и взвешивает полушарие. Получаю непривычно грубую ласку. Мысленно требую большего.

Жестами.

Стремительным жаром между ног.

И приглушенными искренними стонами.

Ратмир умело обводит большим пальцем сосок по часовой стрелке. Мажет губами по щеке и губам, отчего дрожь усиливается в сто раз.

Я не знаю, чего жду, но мозг превращаются в желе, а жесткие прикосновения делают неожиданно приятно и хорошо.

Авдеев хмыкает. Бодает лбом мой лоб. Вдруг размыкает руку на шее, а другой — прекращает трогать чувствительную грудь.

И, конечно же, не целует.

— Паршивая наследственность… — произносит с презрением.

Морок спадает молниеносно.

Я открываю глаза и смаргиваю подступающие слёзы, встречаясь с полосующим взглядом и сгорая от стыда и унижения.

Безжалостные слова набатом отстукивают в моей голове. Наказывают и ранят. Я обхватываю себя руками за плечи, пряча грудь, а Ратмир отступает и разворачивается, громко хлопая дверью и, наконец, приводя меня в чувство.