Следующие несколько дней в отделении тихо – ну, насколько вообще может быть тихо в хирургии. Веру и правда отстранили от работы и отправили на курсы переквалификации. Надя по секрету шепнула мне, что её планируют перевести в другое отделение, и я этому только рада. Приближается середина недели, когда мы с Германом Эдуардовичем собирались вместе сходить на выставку.

Моя машина до сих пор в ремонте, и у меня не получается заехать за своим спутником, мы встречаемся уже возле музея. Билеты я купила заранее, так что сразу проходим внутрь и попадаем в людской круговорот.

– Вот вроде бы будний день, а столько народу, – обращаюсь я к Герману.

– Посещение выставок в последнее время стало модным, – усмехается старик.

– Разве это плохо? – смотрю на стайку молодых парней и девушек, явно студентов.

– Конечно, нет, дорогая моя, – Герман улыбается, – не слушайте моё брюзжание. Ну что, пойдёмте?

Киваю, и мы начинаем медленно двигаться. Меня всегда «цепляли» работы Врубеля, и сейчас я с жадностью рассматриваю картины, которые привезли для выставки из других городов. Мой спутник время от времени обращает моё внимание на те или иные детали, рассказывает интереснее экскурсовода, с ним такой поход – самое настоящее погружение в искусство.

Мы останавливаемся перед акварелями. Герман проходит чуть вперёд, а я вглядываюсь в резкие, изломанные линии, наброски черт и лиц. И вдруг из-за спины доносится негромкий голос, я сразу узнаю столько раз читанные слова:

"Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне…"

Разворачиваюсь так стремительно, что теряю равновесие, и меня подхватывает крепкая рука, помогая удержаться. Первое, что вижу в тусклом музейном освещении – знакомые тёмные глаза. А ведь однажды я сравнила его с Демоном…

Не знаю, что толкает меня продолжить:

"Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы…"

И останавливаюсь, задохнувшись, потому что дальше…

– "И, видишь, – я у ног твоих", – тихо договаривает мужчина*.

Шум выставки как будто отдаляется, а напряжение между нами, наоборот, нарастает. Его взгляд останавливается на моих губах, выражение лица меняется, и я с трудом сглатываю, чувствуя, как пересохло в горле.

Не знаю, что произошло бы дальше, но мы оба крупно вздрагиваем, услышав обращённые к нам слова Германа Эдуардовича:

– Давно я не слышал, чтобы кто-то вот так легко подхватывал друг за другом классические цитаты. Бальзам на моё барахлящее сердце.

Добрынин опускает руку, которой продолжал придерживать меня всё это время, я делаю шаг назад и оборачиваюсь к Герману. Лицо, по ощущениям, просто полыхает. Старик лукаво мне усмехается и, посмотрев на хирурга, говорит:

– Добрый день, Никита Сергеевич. Надеюсь, вы составите нам компанию?

– Здравствуйте, Герман Эдуардович, – Добрынин безукоризненно вежлив, улыбается краешком губ. – Только если ваша очаровательная спутница не против.

– Я уверен, что она будет рада, не так ли, Аннушка? – они оба поворачиваются ко мне, и меня охватывает непреодолимое желание развернуться и сбежать.

Конечно, я никуда не убегаю. А только молча киваю, соглашаясь с Соболевским.

– Это замечательно, что и вы, Никита Сергеевич, тоже интересуетесь искусством, – довольно произносит Герман и проходит вперёд, а Добрынин, подойдя ко мне, вдруг протягивает руку, предлагая опереться на его локоть. И я настолько теряюсь, что беспрекословно кладу ладошку на мужское предплечье.

А дальше у меня просто лезут на лоб глаза – между двумя моими спутниками завязывается такой диалог, что я не могу перестать удивлённо коситься на своего начальника. Они обсуждают экспрессию и технику врубелевской живописи, объём и манеру наложения мазков на холст. С чем-то Герман Эдуардович спорит, какие-то утверждения подтверждает кивками, Никита Сергеевич же постоянно обращается ко мне, втягивая в разговор, спрашивая моё мнение и вгоняя в краску.

Всё это время он не отпускает мою руку, наоборот, в какой-то момент, потянув за собой к очередному полотну, перехватывает кисть и мягко сжимает пальцы. Какими были следующие несколько картин, я не вспомню даже под гипнозом – все ощущения и мысли сосредотачиваются на тёплой сухой ладони, крепко держащей мою.

Спустя почти час мы заканчиваем осмотр – мне показалось, что прошла целая вечность. Я стою рядом с Германом Эдуардовичем внизу возле выхода, Добрынин вызвался, точнее, настоял, что он сам заберёт куртки – в раздевалке небольшая очередь.

– Аннушка, надеюсь, вы хорошо провели время, – Соболевский смотрит на меня с заботой. – Вы как-то примолкли в конце. Устали?

– Нет, что вы, Герман Эдуардович, – я поворачиваюсь к мужчине и улыбаюсь. – Это было замечательно! Я очень рада, что пошла! Надеюсь, я не была скучной спутницей?