В общем, потихоньку притираемся друг к другу. Хотя временами накрывает отчаяние — когда же это все закончится? Когда мы сможем вздохнуть спокойно, не опасаясь за свою жизнь? Максим в такие моменты только стискивает зубы и обнимает меня крепче.

37

Максим

Утро выдалось на редкость погожим и солнечным. Я неспешно брел по дорожкам сада, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь теплом. После всех этих беготни и нервотрепки такие минуты покоя на вес золота. Жаль только, что Маша еще спит. Уж я бы с ней прогулялся с удовольствием. За эти дни она стала мне настолько близка, что гулять в одиночестве совсем не в кайф.

Да, признаю, я по уши втрескался. Как мальчишка, ей-богу. Сам от себя такого не ожидал. Думал, придуриваюсь, играю роль по обстоятельствам. А оно вон как обернулось. Поди ж ты.

И ладно бы только влечение, страсть. Так нет. Я окончательно и бесповоротно растворился в этой девчонке. В ее смехе, в ее недовольном сопении по утрам, в ее ехидных шуточках и остром язычке. Да что там, готов сутками наблюдать, как она машет руками, когда увлеченно что-то рассказывает. Как прикусывает губу, силясь вспомнить нужное слово. Как задумчиво накручивает прядь волос на палец.

Все, капец. Приплыли, Воронцов. Ты попал. Причем по самые помидоры. И ладно бы только ты — так ведь еще и Машу втянул. Не по своей воле, конечно. Но какая теперь разница? Вон она, сидит с тобой безвылазно, носа не высовывает. А могла бы давно слинять, плюнуть на все и жить своей жизнью. Но нет ведь. Осталась.

Я со вздохом усаживаюсь на скамейку, запрокидываю голову к небу. Эх, засранец ты, Максим. Втрескался как школота, а признаться боишься. Даже самому себе. Все какие-то "но" ищешь, отговорки. А ведь по факту — трус. Сидишь тут с Машей бок о бок, а сказать о главном духу не хватает.

Да, я люблю ее. Сильно. Может, даже сильнее, чем следовало бы по всем канонам жанра. И плевать, чем кончится это противостояние с Игнатьевым. Победим мы или проиграем — Машу я не отпущу. Слишком поздно. Увяз, утонул в ней с головой.

И знаете что? Я счастлив от этого. Впервые в жизни по-настоящему счастлив. Потому что рядом со мной — мое сокровище, моя опора и надежда. Та, ради которой стоит жить.

Таких за каждым поворотом не найдешь. И второго шанса может не быть.

Поэтому я должен ей сказать. Открыться, рассказать о своих чувствах. Будь что будет. Главное — сделать это сейчас. Пока не поздно.

Я решительно поднимаюсь со скамьи и шагаю обратно к дому. Сердце грохочет как сумасшедшее, ладони потеют. Ну же, Максим, соберись! Ты же взрослый мужик! И не из робкого десятка. Чего тебе бояться?

Вбегаю по ступенькам, распахиваю дверь. В гостиной пусто, Маши нет. Взлетаю на второй этаж, направляюсь к ее спальне. Замираю на пороге, слыша, как за дверью льется вода. Моя девочка принимает душ.

Осторожно стучу костяшками по двери:

— Маш, ты здесь? Надо поговорить.

— Да, сейчас выйду! — доносится ее звонкий голос. — Подожди пару минут.

Киваю самому себе, прислоняюсь спиной к стене. Терпение, Макс. Скоро ты ей все скажешь. Признаешься, что любишь. Что жить без нее не можешь. Что…

— Ну, я тут, — раздается совсем рядом, и в коридор выходит Маша — свежая, румяная, обернутая пушистым полотенцем. — О чем поговорить хотел?

Я на секунду зависаю, любуясь ей. Потом шагаю вперед, беру ее ладони в свои. Она удивленно вскидывает брови, но молчит. Ждет.

— Маш, я… В общем… Черт, как же это сложно! — бормочу я, чувствуя, как горят щеки. Набираю в грудь побольше воздуха и выпаливаю:

— Я люблю тебя. Вот. Очень сильно люблю. Жить без тебя не могу. Хочу быть с тобой всегда.

Ну все, сказал. Тишина такая, что слышно, как бьется мое сердце. А может, это ее колотится? Не разберешь.

А потом Маша шагает ко мне, обвивает руками шею. Утыкается лбом мне в плечо и шепчет:

— И я тебя люблю, дурачок. Любила, наверное, с первого дня. Как увидела — так и поняла, что пропала.

У меня словно камень с души сваливается. Неужели? Моя девочка тоже меня любит? Господи, да я же теперь самый счастливый человек на земле!

Сгребаю ее в охапку, прижимаю к себе. Целую куда придется — в макушку, в висок, в кончик носа. Маша смеется, обнимает меня крепче.

— Дурак ты все-таки, Воронцов, — бормочет она мне в шею. — И чего тянул так долго? Я уж думала, ты ко мне совсем ничего не чувствуешь.

— Ну я же признался, — бурчу я смущенно. — Лучше поздно, чем никогда.

Мы стоим так, обнявшись, еще долго. Просто наслаждаемся близостью и теплом друг друга. Молчим, но это молчание красноречивее любых слов.