Зрители разразились овациями. Пробовали заладить своё: «Ещё! Ещё!..», но нет — в этот раз не проканало. Я действительно утомился. Да и заканчивать надо на высоком градусе, чтобы ещё хоть какое-то время «послевкусие» сохранялось. Так что: «всё» — это значит всё. Хватит — концерт окончен. Итак я им целых восемь песен спел. Причём, восемь совершенно новых, ранее ещё нигде не звучавших песен! Сорок пять минут — вполне достаточно для первого сольного, да ещё и импровизированного концерта. Ну, я так думаю. Так-то, нормальная продолжительность полноценной концертной программы достаточно популярного артиста — полтора-два часа…

Ладно, плевать. Главное, что отстали. Я смог отложить гитару и отдышаться — у Бутусова трудные песни. Трудные для исполнителя. Большого мастерства требуют: дикции, четкости, скорости, объёма лёгких. Они ж у него ещё и не короткие! Одну спеть, что пятак пробежать. Ну, как минимум, трёшку.

«Эх! Говорили же умные люди — нельзя перепевать Высоцкого! Нельзя!» — сказал сам себе я, когда откинулся спиной на спинку стула, запрокинул голову и провёл руками по пылающему лицу. И ведь, на самом деле, в одной какой-то из передач, посвященных биографии Владимира Семёновича, об этом прямо говорилось: его песни можно слушать в его оригинальном исполнении, в записи. Ещё замечательно читаются его стихи. Но петь его песни нельзя, так как получишь один из двух результатов: первый — споёшь тускло, бездушно, пусто. Ни слушатель не оценит, ни сам ты удовольствия не получишь. А вот второй вариант… как раз у меня и получился. Сам откат получишь. Самого проймёт так, что… рискуешь повторить путь самого Высоцкого. Ту самую его часть, которая по наркушкам и психиатричкам пролегала.

Меня не устраивали совершенно ни первый, ни второй варианта. «Поэтому, Высоцкого я больше никогда петь не буду!» — сам себе дал твёрдый зарок я. — «Одного раза более, чем достаточно! В мире хватает других авторов и других песен».

— А с биржей, получается, инсайды… тоже, из… Всесети? — вырвал меня из самобичевания негромкий голос Алексея Константиновича, всё так же, оказывается, сидевшего рядом со мной. Остальные гости успели разбрестись по своим ранее прерванным делам, а вот он остался. Даже Мари и Алина отошли, а он остался. Хм, видимо, ему ещё было, что мне сказать и о чём поговорить.

— Нет, — поморщился я, возвращая голову в нормальное положение. — С биржей всё… не так. Вряд ли у меня этот фокус ещё когда-либо сможет получиться.

— Почему? — удивился Алексей. — Было бы очень… удобно иметь такие инсайты на постоянной основе. Можно было бы брать не сотое, скажем, плечо, а… тысячное. Или даже десятитысячное…

— Конечно, удобно, — невесело ухмыльнулся я. — Я бы и сам, пожалуй, от такой способности не отказался.

— Но? Один ведь раз получилось же? — улыбнулся Алексей Константинович.

— Один раз, как говорится — не пидарас… — хмыкнул я. — Просто, прими, как данность, Алексей — это так не работает. Я сражался за свою жизнь с двумя Разумниками и сидящим в засаде Паладином! Там на кону жизнь стояла. Эти «иксы» оказались просто приятным бонусом к моей победе. А ты предлагаешь мне за какие-то жалкие бумажки снова и снова совать голову в петлю?

— Не за «жалкие», Юр, — намекающе поиграл бровями мой седовласый племянник. — А за большие. За ОЧЕНЬ большие «бумажки», Юр.

— Жалкие, маленькие, большие, очень большие… — вздохнул обречённо я, понимая, что-таки не отстанет, и врать придётся. — Какая разница? Ты не понимаешь: это была не моя схема. Будь она моей, пришлось бы мне будильники с пояснениями самому себе ставить?

— Логично… не бесспорно, но логично, — нахмурился Алексей Константинович. — А, чья, тогда?

— Маверика, — пожал я плечами. — Это он где-то и как-то смог её достать или разработать. Я её просто украл у него. А его самого сдал Мамонту вместе с его кокаинщицей-мамашей.

— Но он же ничего не говорил об этом на допросах…

— А ты сам бы сказал? — снова хмыкнул я. — Тем более, что, я так понимаю, он изначально на рывок надеялся.

— Хм, логично… А ты, тогда, почему Имперцам не сказал?

— Они бы, всё равно, не поверили, — поморщился я. — Им же не правда нужна была, а признание в соучастии. У них же с самого начала установка была не расколоть, а прессовать. Что бы я ни говорил, они всё против меня тут же и выворачивали. Постоянно запутать пытались. Что ни скажи — кругом виноватым выходишь… Я сперва ещё пытался им как-то объяснить, рассказать… Потом понял, что лучше уж вообще молчать. Вот в полный отказ и пошёл. Пусть сами ищут и выясняют, раз такие умные… — сами собой прорезались в моём голосе злость, желчь, раздражение и обида. Всё ж, как я со своей головой ни работал, а такие эпизоды, как белая комната, бесследно не проходят.

— Да уж… — даже почесал в своём седом затылке Алексей Константинович. — А у него эта схема откуда?

— Да мне-то почём знать? — хмыкнул я. — Это у него надо спрашивать.

— Теперь не спросишь, — саркастически улыбнулся вернувший самообладание племянник. — Ты же об этом и позаботился… качественно.

— А чего мне, смотреть на него, что ли? — «удивился» я. — Или ждать, когда он мне за свою утащенную схему предъявлять начнёт?

— Так он… может, он затем и шёл? А Княжна — это так, прикрытие и «попутная подработка», а основной целью именно ты и был? — даже слегка зажегся этой мыслью он. Алексей Константинович вообще, очень легко разными идеями загорался. Он не был «зашорен» и «узколоб», потому и было приятно с ним разговаривать на самые разные темы.