Вдвоём, держась за руки как приклеенные, они обходили навьские посёлки, дивясь тому, что и у мёртвых «жизнь» кипела. Так же строили они себе дома, так же сажали сады, огороды, не приносящие богатых плодов, но напоминающие о Яви. Лёля сказала бы даже, что жители Нави счастливее тех были, кто в Яви остался. После смерти находили они любимых, родных, собирались семьями большими, чтобы никогда уже больше не расстаться, а существовать в покое однообразных дней без страха смерти и потерь.

Поначалу робкие и несмелые ласки Догоды становились все более отчаянными, а Лёля не хотела ему противиться. Как огонь пылал он, зажигая и её сердце. Она, отбросив ненужную меж двух любящих душ скромность, полюбила плести в его волосах тонкие косички, гулять пальцами по его лицу и мечтать о том, как сложатся их судьбы в будущем.

— Рядом со Стрибогом я жить не буду, даже не мечтай! — заявила она, путаясь пальцами в светлых лёгких волосах.

Как на подушке лежал Догода на её коленях, а сама Лёля под деревом сидела, удобно спиной к стволу прислонившись. Неподалёку Ульяна готовила ужин, Похвист ей помогал, не сводя с русалки счастливого влюблённого взгляда. Лёля тоже помочь вызвалась, но Ульяна её и Догоду прочь прогнала с хитрой улыбкой, якобы травы ароматные для заварки поискать. Осознавала Лёля, какой ценой расплачивается за своё с Догодой уединение, но противиться не могла. Только не отходила далече, чтобы и с Догодой понежиться, и всегда наготове быть по зову старших друзей путь продолжить.

— Тогда построим дом, где скажешь. Мне всё равно в месте каком, лишь бы с тобой и с Похвистом. Эх, не нравится мне платье твоё, то лучше было. — Догода чуть сдвинулся в сторону от мешающей ему складки зелёного русалочьего платья.

— Это потому что Ульянино оно? Неужели до сих пор ты её не принял? — Лёля обиженно сдвинула брови.

Догода вздохнул.

— Сама по себе мне Ульяна нравится. Добрая она, заботливая. Но иногда я думаю, что лучше бы она пропала куда-то. Да погоди ты, не злись! — поспешил он опередить Лёлю, уже было гневно открывшую рот. — Я в хорошем смысле. Она же русалка. Соблазнительница с душой пустой, как про них говорят. Не верю я, что искренне она брата моего любит. А что, коли выбрала она его как трофей охотничий? Чтобы похваляться потом, мол, самого бога ветра северного приручить смогла. Неправильно это, но порой я представляю, как славно было бы, если бы другим она увлеклась, а брата моего оставила.

— Она не русалка, а водяница, — строго отрезала Лёля, отводя взгляд от любимого, но ненадолго. Она грустно посмотрела в серо-голубые глаза и призналась: — А я порой мечтаю, что способ отыщу её бессмертной сделать. Несправедливо это, она такой родной мне стала, а умрёт, когда мы даже не состаримся. Понимаю умом, что невозможно это, а сердце верить отказывается.

— А Похвисту каково? Он каждый день только об этом и думает. Хотя сейчас я лучше понимаю, отчего так дорога ему Ульяна. — Догода сел и повернулся к Лёле. — Говорят, любовь то, любовь сё… Но никто не говорит, что хороша только взаимная любовь. И если права ты, и нет в речах Ульяны лукавства, счастливее Похвиста никого сейчас не сыскать. Самое дивное чувство — понимать, что любит тебя тот, из-за кого твоё собственное сердце бьётся. Как жил бы я, если бы с детства память о тебе хранил, отыскал тебя, а ты объявила бы, что за брата моего выходишь?

— За Похвиста-то? — прыснула Лёля. — Вот уж парочка из нас вышла бы: один вечно угрюмый, другая улыбается лишь по праздникам. Нами можно было бы явьских детей пугать. Нет, мне другие парни любы — те, что в янтарных аспидов обращаются. Знаешь, что сделать мы должны как только в Яви окажемся?

— Не знаю, — улыбнулся Догода.

— Обручиться нам нужно. Мужем и женой стать. А догадываешься почему?

— И почему же? — ещё шире улыбнулся он.

— Потому что только как мужа моего батюшка тебя в Правь допустит. А тебе обязательно нужно в Правь! Я Нянюшке слово дала, что мы вместе к ней придём, ты и я. А если ещё и Похвиста приведём, она так счастлива будет, так счастлива!

— Неужто помнит меня Нянюшка? Или ненавидит, как другие твои домашние? — поразился Догода.

— Нет, любит она тебя. И до сих пор платок твой хранит — белый, с золотой вышивкой! Красивый такой платочек. Правда, теперь он в крови моей.

Догода снова улыбнулся, но тоскливой улыбкой.

— Как проще было бы, если бы в тот день мы с Похвистом другую игру затеяли. Ну что нам стоило? Из-за дурости нашей всё под откос пошло. А ведь мы могли бы с тобой тогда не разлучаться. Мы бы вместе повзрослели, я, как полагается, прислал бы сватов, а на нашу свадьбу боги всех трёх миров собрались. А что теперь? Берегиня и изгой, со всех сторон отверженные. Как простить себе это?

— Давай жить дальше будем. — Лёле и самой грустно стало от мелькнувшей пред глазами картины своего возможного безоблачного счастья. Но представила она, как много в её жизни не случилось бы, окажись мечта Догоды явью, и горечь в душе улеглась. — Попробуем теперь счастливыми друг для друга стать. Мне кажется, та девушка, какой раньше я была, могла бы тебе и не понравится. Если что-то и задумал Род для нас с тобой, всё позади уже.

Догода потянулся и обнял её, а Лёля обняла его в ответ. Так вот зачем Род заповедал всем пару создавать — и людям, и богам, и даже зверям лесным. Вдвоём гораздо легче боль любую сносить, чем одному. Вдвоём они и против целого мира пойти смогут. И что бы там Догода ни говорил, теперь и Похвист с Ульяной друг друга не отпустят. Молодая ещё русалка, только недавно в брачный возраст вошла, ей ещё жить и жить. А дальше видно будет.

Если бы Лёля была уверена, что в Нави, обители мёртвых, умереть нельзя, она первой предложила бы им всем четверым однажды сюда переселиться. Но, к несчастью, Навь была Родом для людей сотворена. Ульяне, созданию Яви, не суждено здесь оказаться. Ей даже постареть не суждено. Однажды, когда срок, ей предписанный, закончится, её душа вернётся в воду, где сольётся с душами других ушедших водяниц, чтобы положить начало жизни новым водным духам.

— Я вспомнила только что, — Лёля отстранилась и стыдливо взглянула на Догоду. — Я же тебя искала, чтобы прощения просить.