Разряд боли. Несколько мгновений спокойствия, видимо, чтобы я успела «раскаяться», и снова разряд. От пятки и до самой моей сути. И если бы он хотя бы молчал…

— Боже, у которого вечное милосердие и прощение, смиренно молю Тебя о душе рабыни Твоей Элис, которую призвал Ты от мира сего, да не предашь её во власть врага, и не забудешь её вовеки, но повелишь святым твоим ангелам принять её и ввести в райскую обитель, чтобы, веровавшая в Тебя и на Тебя уповавшая, она не подверглась мучениям адовым, но получила вечное блаженство. Через Христа Господа нашего. Аминь.

Он повторял это очень много раз, как будто разными голосами и на разные лады, а я пыталась пропустить мимо сознания тот факт, что он заранее «молится» за упокой моей души. Иррационально радовало лишь то, что настоящего имени он не знает. Если бы он говорил хотя бы «Кассандры», мне было бы решительно не по себе. Когда он бубнил молитву, удары по ноге становились реже, и я успевала передохнуть. Когда он не бил — пятка просто мерзко ныла, благо, он не заставлял меня ходить, и я не стояла на чем-то ногами.

А иногда он сменял молитву просто кусками из Библии. И читал их так монотонно, что внезапные удары посреди слов врезались в мозг куда сильнее, чем до этого. Слова, казалось, сливались в одно, почти не было пауз, а те, что были, явно появлялись не тогда, когда были нужны, а когда у ублюдка переставало хватать воздуха в легких. Снова удар — и я задумалась, можно ли сдохнуть оттого, что ты постоянно говоришь, не давая себе времени вдохнуть.

— Из-за жены блудной обнищают до куска хлеба. Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: тот губит душу свою, кто делает это. Побои и позор найдет он, и бесчестие его не изгладится, — читал Том, и снова бил.

С каждым ударом было все больнее, хотя куда уж больше, и я стискивала зубы после каждого раза все сильнее. Я чувствовала, как по подбородку что-то стекает. И не глядя понимала, что это капли крови. Моей крови, вытекающей из прокушенной губы. Только когда я это сделала — я не знала. Когда он ударил десятый раз? Тысячный? Сотый?

Наконец, все прекратилось. Так же внезапно, как и началось. Он снял с ноги долбанную резинку, и до меня запоздало дошло, что же такое он делал. Просто растягивал ее и бил по ноге в уязвимое место. Ну да. Если он не хочет повредить внешнему виду до того, как начнет свои посмертные художества… это было до отвращения логично!

Хотелось плакать, но я все еще не могла этого делать. А эта мразь… Он наклонился прямо ко мне, широко улыбнулся, растянув губы практически в полукруг, и коснулся ими лба. Я дернулась, пытаясь отшатнуться. Как назло, губы у твари тоже были влажными, и мне почудилось, что я готова даже поцеловать его, лишь бы хоть какая-то жидкость попала в рот. Но по телу пробежала дрожь омерзения и это ощущение рассеялось. Лучше уж из лужи на полу.

А маньяк, тем временем, радостно сообщил:

— Что ж, ты прошла уготованное тебе испытание. Я так и не услышал ничего, кроме сдавленных вздохов. Она, — он пнул клетку, и я услышала протяжный женский стон, — так не смогла. И просидела без влаги несколько дольше.

Она жива! Роуз все-таки жива! Я на миг даже забыла, как ненавижу Райта, и как будто перестала чувствовать боль. Если она все еще способна стонать, значит, вполне возможно, ей еще можно помочь!

Я прикрыла глаза и заерзала, пытаясь хотя бы чуть-чуть переменить положение тела. Шаги Райта начали отдаляться, и теперь мне оставалось лишь надеяться, что он хотя бы действительно принесет воду.

Но вместо этого я почувствовала пощечину, и резко распахнула глаза. Не знаю, где она все это время пряталась, но это была его невеста. Снова. Лаура Бэйтс, похоже, все это время наблюдала за действиями своего жениха. Мне бросилась в глаза очень яркая помада на ее губах, и густо подведенные черным глаза. С неестественно бледной кожей, в неверном свете свечей казавшейся белой, это смотрелось как посмертная маска. И что-то мне подсказывает, что она имела ввиду мою скорую смерть, а вовсе не собиралась самоубиться поскорее.

— Очнулась? — ее пронзительный голос ввинчивался в мозг, и я поняла, что голова снова болит. Забавно будет, если это признак какой-нибудь опухоли в мозге, и пока я тут пытаюсь выжить в лапах маньячной парочки, мое тело медленно справляется с их задачей самостоятельно. Иронично, по крайней мере.

Лауре я не ответила. Не хотелось говорить с человеком, который начинает «диалог» с пощечин. Да и сил, честно говоря, не было. Хотелось пить, выжить и сжечь этот полусырой подвал вместе с обоими чокнутыми. И я даже не знаю, чего из этого хотелось больше.

А если бы я вдруг и хотела заговорить — из горла все равно не вырвется ничего, кроме неразборчивого хрипа. Оно было слишком сухим, и я отчаянно не хотела снова кашлять так, что глаза горят от невыплаканных слёз. Просто потому что телу нечем их «генерировать. Бейтс подождала ответа, но, видимо, поняла, почему я молчу.

Она отошла куда-то за меня, и что она делала, я не видела, только слышала, как что-то льется и стучит. Вернулась она со стаканом какой-то жидкости. Не воды — жидкость была зеленовато-желтая. Кажется, это был зеленый чай, по крайней мере я на это надеялась. Хотя, если учесть определенные его свойства и тот факт, что я привязана к кровати и меня никуда не выпускают, сам по себе выбор напитка был изощренным садизмом. Но лучше уж мокрое платье, чем обезвоживание, хотя это и мерзко.