А "Димочка" — конь в сто кило мяса и ему уже тридцать четыре. У него за спиной спецназ, опыт боевых действий и несколько ранений. Но для тетки я всегда — Димочка.

Она живёт недалеко от родительского дома, и присматривает за ним. А сейчас и за мной.

— Хочу…

Скучая, пытаюсь поднять кресло на задние колеса и сделать пируэт.

А — да… ещё, бальные танцы по детству. И гитара.

И все это счастье умещается в инвалидном кресле.

С тоской смотрю на костыли в углу. Не получается пока на них толком.

Эх…

Ничего я не хочу. Ни оладий, ни борща. Да только тётку расстраивать не хочется. У нее кроме меня никого нет.

А так — я теперь затворник. Никого не хочу видеть. Ни с кем не хочу общаться.

Депрессняк?

Да.

Здесь у нас, конечно, шикарно. Природа, все удобства.

Дом я полностью отреставрировал и достроил высокую террасу.

Разглядываю маленький соседский домик до неприличия уже увитый плющом. Там хороший сад. Низкий заборчик между их садом и нашим обрушился. И нужно делать. Или, наоборот, совсем убрать.

Последний раз тут жили, когда я ещё был ребенком.

Там жила старая грузинская бабушка, к которой на лето приезжала мелкая и невыносимая греза Татико! В какие только прегрешения не втягивала меня эта тощая рыжая заноза со смешной дыркой между зубами. Смешливая и нелепая оторва!

Улыбаясь, вспоминаю, как постоянно получал пиздячек за ее воплощённые идеи. Последняя — достать упавшего в колодец кота. А потом всем селом доставали меня! И горела от ремня моя жопа ещё неделю.

А потом эта бабушка умерла и Татико перестали привозить.

Все пришло в запустение.

— Может, соседский сад выкупить, тёть Валь?

Земля здесь стоит копейки.

Тётя Валя переехала сюда уже позже, после смерти родителей.

— Купили, говорят…

— Почему не следят?

— Не знаю.

— А что с массажистом?

— Сходила я в нашу поликлинику… Да какая там у нас поликлиника. Четыре врача. Нет у нас массажиста. Придется из города вызывать.

Тыкаю пальцем в бедро. И чувствую давление где-то очень глубоко, не кожей и больше через палец.

Спускаюсь по пандусу, сооруженному друзьями, в сад.

Останавливаюсь перед сломанным проёмом.

Чувствую легкий запах дыма.

Отводя в сторону высохшую ветку, заезжаю к соседям.

Тот самый старый, заваленный как пизанская башня, колодец. И на старой черешне, на уровне моих глаз "Митяй и Тати", корябали ножом, прорезались оба. Сейчас, практически не разобрать, кора затянулась. Это не классическое признание в любви в сердечке, типа Саша плюс Маша. Никакого плюса. Никаких сердечек. Мы были кентами. Но дохера романтичного было в той детской дружбе.

Вот бы встретиться хоть раз уже взрослыми!..

Какая она стала?

Меня точно ни за что не узнает. Я был белобрысый, тощий сколиозник, с брекетами. Бр-р… И единственный спорт куда меня удалось пристроить — спортивные танцы. Там всегда не хватало пацанов, и брали все, что может хотя бы постоять рядом с партнёршей для антуража.

Волосы мои давно потемнели, зубы выровнялись, а тело изменилось диаметрально.

Не узнает, в общем, даже если где-то случайно пересечемся.

Веду пальцами по коре.

Вздохнув, еду обратно.

Много думаю о Кире. Она ждёт предложение… И я хотел бы, наверное. Только вот чего конкретно я хочу? Брак по версии Киры умещается в само событие свадьбы и в дальнейшем сожительстве. А я хочу большего. Хочу тыл. Хочу "дом". Как у Гордея хочу. У них, вот уже второй на подходе. Я немного завидую. По-доброму. Но Кира… Кира — это не Божена, которая за Гордеем и в огонь, и в воду. Кира она… хочет сильного мужчину, чтобы иметь возможность остаться беззаботной. Кира настроена на лёгкую приятную жизнь. Она не то, что к инвалиду, она к ребенку не готова. А кто не хочет лёгкую жизнь? Сложно ее винить за это, да? Она молода и прекрасна.

Но она не жена военного. Быть женой военного — это тоже "служба".

Пересиливая себя, отвечаю на ее очередной вызов.

Обижается на меня…

— Дим, ты меня любишь?

— Люблю…

— Скажи мне честно тогда, где ты?

— Честно? — улыбаюсь я. — Я выполняю тайное задание правительства. И сейчас нахожусь на орбите Сатурна. Выбираю тебе кольцо.

Ну, предложение я допустим сделаю. Я же обещал. Да только примет ли теперь?

Это всё жалко и неправильно.

— Очень смешно!