— Не трогай, — сказал он, надевая плащ. — Лучше вылей.

Я поднес стакан к носу и понюхал.

— Свинец [35] , — он помахал перед моими глазами увесистым магнитом, который непонятно как все это время прятал в рукаве.

Я пригляделся и увидел на дне рюмки металлические опилки.

— Мастерство не пропьешь, — усмехнулся он и вышел за дверь.

Макиннс был нашим постоянным клиентом в течение нескольких лет и появлялся у нас раз четыре-пять в неделю. И у него находились все новые и новые трюки, чтобы раскручивать посетителей на выпивку. Иногда это была обычная загадка, иногда сложная математическая игра, иногда — фокусы с картами или другими предметами. Удовольствие он получал не от дармовой выпивки, а от процесса одурачивания своих жертв. В те дни, когда выступали The Coverboys, он устраивался поближе к дверям, и как только начинала звучать «неправильная», по его мнению, песня, сразу вставал и уходил. Когда в 63-м или в 64-м мы стали играть каверы «Битлов», я заметил, что он исчезает при первых же звуках Do You Want to Know a Secret. Но если он не уходил, то в перерывах между сетами любил разговаривать с парнями, особенно с Джимми Каммингсом, самым простоватым из всех нас. Что касается выпивки, Макиннсу в ней не было равных. Он мог выпить подряд двадцать порций и не опьянеть. Оскар как-то спросил его об этой удивительной способности.

— Все дело в голове, — загадочно произнес Макиннс.

— И все-таки?

— Честно говоря, даже не знаю. С одной стороны, это дар, а с другой — проклятье. Скажу только, для того чтобы пить так много, недостаточно просто хотеть пить.

— И что же тебя заставляет пить, старый ты верблюд? — засмеялся Каммингс.

— Невероятная наглость нынешней молодежи. Но это не для публикации, — Макиннс улыбнулся.

— Мак, ты профессор?

— Антропологии, — произнес он по слогам. — «Мифология и теология как культурологические дисциплины».

Подошел Каммингс:

— Профессор, помедленнее, пожалуйста. Я не успеваю записывать.

— Я изучал влияние мифов и суеверий на формирование общественных и личных связей. В частности меня интересовала пренатальная и перинатальная психология. Я даже начал писать книгу о старинных практиках, которые еще сохранились кое-где на Британских островах, в Скандинавии и Германии.

— Значит, ты бухаешь из-за женщины? — вернул разговор в прежнее русло Оскар.

— Я был бы благодарен Господу, если бы из-за женщины, — Макиннс огляделся по сторонам и, увидев неподалеку несколько девушек, понизил голос: — С женщинами у меня все в порядке. Дело в голове, парни. Голова у меня думает беспрерывно. Я пью, чтобы не думать. Все насущные требования вчерашнего дня, завтрашнего дня суть лишь гора трупов. Смерть, рождение, снова смерть, а что между ними? Вот в чем вопрос.

Оскар пожевал спичку.

— Есть ли жизнь до жизни?

— Ты про реинкарнацию? — спросил Каммингс.

— Есть люди, которые помнят все, что было с ними до рождения. Если их ввести в состояние гипноза, они могут рассказать о том, что с ними произошло в прошлых жизнях. Они говорят о событиях столетней давности так, словно все это случилось вчера или даже происходит сейчас.

— Гипноз? — заинтересовался я.

— Ну, да, как это делал Месмер. Сны наяву… Трансцендентальный транс…

— Ну, да, знаем мы этот транс, — усмехнулся Оскар. — Еще один из твоих фокусов.

— Я несколько раз присутствовал при таких сеансах. Люди рассказывают совершенно невероятные вещи, в которые невозможно поверить, но они описывают то, что видят, с такими подробностями, что поколеблется любой скептик. Нас окружает волшебный и невероятный мир, который мы не осознаем в обычном нашем состоянии, но под гипнозом становимся способны воспринимать его.

Каммингс вскочил с места:

— Хочу сеанс гипноза!

— Закроется бар, и можно устроить, — кивнул Макиннс.

Часа в два ночи посетители начали расходиться, и Макиннс попросил Оскара уменьшить свет, а меня и Джорджа умолкнуть.

Он сел напротив Джимми и попросил его закрыть глаза.

Потом Макиннс заговорил с ним тихим, спокойным голосом, произнося что-то типа: «Тебе хорошо, тебе легко, ты паришь в вышине, ты легче пуха…» Не только Джимми, но и мы все чуть не воспарили… Потом Макиннс проверил, подействовал ли на Джимми гипноз:

— Положи правую руку на стол. Она очень тяжелая. Тяжелее наковальни. Никто не сможет сдвинуть ее с места, даже ты сам.

Джимми попытался сдвинуть свою руку, но у него не получилось. Макиннс показал нам знаками, мол, давайте, попробуйте и вы… Мы навалились все скопом, но у нас ничего не вышло. Рука лежала на столе, как приклеенная.

Макиннс, убедившись, что все работает, приступил к основной части эксперимента:

— Кто твой любимый музыкант, Джимми?

— Луи Армстронг.

Мы прыснули в кулаки. Обычно Каммингс говорил, что это Чарли Уоттс, барабанщик Stones, и вдруг такое признание — Сачмо! [36]

— Хорошо. Сейчас я дотронусь до твоих век, потом ты откроешь глаза и станешь Луи Армстронгом.

Джимми был обыкновенным белым парнем, но когда Макиннс коснулся его век, Джимми открыл глаза, в них загорелся тот самый армстронговский огонек, который ни с чем не спутаешь. Даже его губы стали какими-то выпукло-негритянскими, а лицо озарила знаменитая армстронговская улыбка. Все знают, что Джимми не умеет петь, но тут он раскрыл рот и запел абсолютно армстронговским голосом: «ГН Be Glad When You're Dead, You Rascal You», а потом приложил большой палец правой руки к губам, а остальными стал играть на воображаемой трубе, выдав совершенно умопомрачительный джазовый пассаж. Обычно Каммингс во время концерта прячется за своими барабанами, а тут он даже вскочил на стол, чтобы продолжить, но поскользнулся на луже пива и грохнулся наземь.