— Меня Мефодий заберёт. Такой договор был.

Я саркастически расхохотался:

— Нужен ты Мефодию, как козе стоп-сигнал! Особенно после того, как отдал ему нож.

— Ну, книга всё ещё у меня, — ответил Епифан, правда, уже не так уверенно.

— Да он и сам найдёт, поверь, — сказал я, — он знает, из какого я города, а там найти, где я жил, не составит труда.

— Но ты же хорошо книгу спрятал? — в голосе Епифана послышались панические нотки.

— Ничего я её не прятал, — насмешливо ответил я (врал и не краснел, лишь бы помотать ему нервы), — на столе во флигеле так и лежит. Между учебником по геометрии и хрестоматией по родной литературе.

— Вот ты дура-а-ак, — расстроенно протянул Епифан. По его тону было видно, что он сильно озадачен.

И поэтому я решил сделать контрольный:

— Сейчас они труп Зубатова найдут и всё. Так что готовься.

— Перед расстрелом я покину тело, так что всю прелесть от пуль поимеешь ты! — хохотнул Епифан, но так нервно и неубедительно это прозвучало, что он даже сам себе не поверил.

А я сказал:

— Ты сам никогда не сможешь выйти из этого тела, Епифан. Ты в нём заперт. Да, ты меня ловко подвинул, согласен. Для меня это было неожиданно, ведь я тебе верил. Но, значит, будет мне урок. А что касается тебя, то всю прелесть расстрела ты испытаешь вместе со мной сполна. Но даже не это самое страшное. А самое страшное, браток, начнётся потом, когда нас с тобой убьют. И тогда наши души пойдут разными путями. Ты сколько лет втюхивал сиволапым крестьянам про закон божий и, значит, прекрасно знаешь, что кара божья настигнет тебя за все твои грехи. И за мои тоже. А вот я попаду в рай, как невинноубиенный. Так что прими мои поздравления и вспоминай мои слова, когда черти тебя будут жарить в аду на сковородке!

Епифан не ответил. Но, судя по тому, как быстро билось моё сердце где-то аж в районе горла — он явно проникся. И довольно сильно.

Я не стал его больше пугать. Нужно закрепить результат. И обдумать моё положение. Если честно, где-то глубоко в душе я как-то всё равно не верил, что можно вот так вот тупо и бездарно спалиться. Я сколько раз балансировал на грани, попадал в такие передряги, что ой, а теперь вот так просто раз — и всё.

— Позови своих призраков! — хмуро велел Епифан.

— Не хочу, — ответил я.

— Нас же расстреляют! — вскипел он.

— Уж лучше пусть расстреляют, чем безмолвной куклой наблюдать, как ты разрушаешь мою жизнь, — ответил я и добавил, — и отстань от меня. Проси помощи своего Мефодия. И жди, что он тебя спасёт. Лет через триста. Может.

Епифан обиженно умолк. Ну а что ему было говорить? Сам себя загнал в угол. Сделал ставку не на ту лошадку.

Некоторое время я сидел в тишине. Где-то в коридоре, на первом этаже, слышался шум, голоса. Там явно то ли спорили. То ли ругались. Ну, понятно — в агитбригаде ЧП и сейчас они решают мою судьбу.

— Слушай, Гена, а ты то заклинание наизусть помнишь? — опять подал голос Епифан, но говорил он теперь вкрадчиво, мягко, обволакивающе.

— Ага, чтобы тебя выпустить из тела, и ты будешь летать свободным призраком, а расстреляют меня. Держи карман шире! — фыркнул я.

Опять замолчали. Молча слушали склоку внизу, до меня долетали обрывки, так что понять ничего было невозможно. И от их решения я не ожидал ничего хорошего.

Так и вышло. Открылась дверь и Гудков кому-то сказал:

— Забирайте его!

Меня вытащили из чулана два дюжих мужика в форме и потащили из дома, больно заломив руки.

Следом бежала Нюра и плача, просила:

— Геночка! Повинись! Скажи, что на тебя затмение нашло! Тогда тебя просто посадят!

Гришка и Зёзик, которые были во дворе (явно меня ждали), сказали:

— Держись, брат!

— Вот ты начудил, Генка! Вроде и не пьяный был.

А Жорж просто кивнул и ничего не сказал. Но всё равно на душе стало как-то теплее. Насколько может стать теплее в такой вот ситуации.

Остальные или осыпали меня угрозами и проклятиями, как Клара и Шарлотта, либо просто моча злорадствовали, как Люся и Семён. По поведению Гудкова понять его настрой и отношение я не смог.

В общем, каждый продемонстрировал своё настоящее отношение ко мне.

И вот я оказался в каталажке. К моему облегчению это было одиночное помещение, иначе даже не знаю, как в таком состоянии я бы отбивался от матёрых урок.

Кряхтя и постанывая, я поднялся с холодного пола и полез на нары.

В помещении воняло застарелой мочой и человеческой болью. На сырых стенах со вздувшейся штукатуркой обильно произрастала плесень. Было холодно и сыро. Я поёжился. Хоть Епифан занял моё тело и полностью поработил меня, но холод, голод и боль я чувствовал сполна.

Мда. Вот теперь я уж точно попал.

Неожиданно накатилось полное равнодушие. Мне стало как бы всё равно, что со мной дальше будет. Единственно, было слегка стыдновато перед чудным дедком, похожим на Николая-чудотворца. Ведь свою часть договора я так и не выполнил.