— Я больше не буду! — клятвенно пообещал Епифан. — Я буду тебе всё помогать, Генка! Всё делать! Сам же видишь, что от этих идиотов толку вообще нету!

— Но-но! Я бы попросил! — возмутился Енох.

— Буээээ! — экспрессивно подтвердил свою позицию и согласие со словами Еноха Моня.

— Бля! — подытожил дискуссию я.

Я был сатрапом и живодёром. Так сказал обо мне Енох. А всё дело в том, что я заставил умирающего от похмелья Моню-Зубатова отмывать всю квартиру.

Ну а что, разве я должен?

— Ему же плохо! — нудел Енох, глядя как стонущий Моня с бледно-зелёным цветом лица, осторожно, на деревянных ногах, моет пол.

— А это я разве его так напиваться заставлял? — удивился я.

— Но он же от радости!

— От какой радости?

— Что почувствовал вкус жизни!

— Ну, вот сейчас у него продолжение, — мстительно сказал я, — теперь он этот вкус распробует сполна. — Никто не заставлял его блевать в моей комнате!

А к обеду, когда все агатбригадовцы пришли в себя и даже вернулся от весёлой вдовушки Гришка Караулов, Гудков устроил общее комсомольского собрание. Все чинно расселись на предложенных стульях прямо в коридоре и не ожидали от этого собрания ничего хорошего.

— Что за безобразие творится у нас в агитбригаде в последнее время?! — поставил вопрос ребром о дисциплине Гудков.

На этот вопрос не ответил никто, и Гудков продолжил:

— Дисциплины никакой! Кто куда хочет, тот туда и идёт! В любое время! И не ставит руководство в известность!

Гудков осуждающе посмотрел на невозмутимого Гришку Караулова и продолжил дальше:

— То шашни в коллективе крутят, то полную ванную крови набирают и пугают товарищей! То двери в чужие квартиры непонятно с какой целью выбивают!

Гудков смерил Клару недоброжелательным взглядом. Клара вспыхнула.

— Где Роман уже вторые сутки шляется, я тоже не в курсе! Был у нас один непутёвый бабник, теперь их развелось много!

Все молчали, потупившись.

Он долго вопил и разорялся, припоминая промахи и просчёты каждого. Досталось даже Нюре, от чего она вконец расплакалась.

— А некоторые даже в тюрьму умудрились попасть! — тяжелый взгляд Гудкова был адресован уже мне, — на товарищей с ножом бросаться! Тем более — на женщин!

— И нож у меня украл! — подала голос Шарлотта.

— И две проститутки от него ночью выходили! Я в замочную скважину видела! — моментально наябедничала Клара.

Все заулыбались понимающими улыбками. Гришка с уважением посмотрел на меня. Я же офигел от такой несправедливости. А Гудков покраснел и ничего не сказал.

— И где-то целыми днями пропадает, — добавила Люся и неодобрительно посмотрела на меня, — Уроки обещал учить, чтобы к экзаменам готовиться, Нюрка предлагала ему помочь, так он, видите ли, сильно занят у нас! А чем, я спрашиваю, занят? По агитбригаде ничего не делает, не помогает!

— Он в Рживец за реквизитом ездил, грузил его, — подал голос Гришка Караулов, — ты, Пересветова, прежде, чем нападать на человека и обвинять его во всех грехах, хотя бы факты изучи. А то языком болтать все горазды!

— Кто это языком болтает?! — взвизгнула Люся, — на себя посмотри, бабник! Ни одной юбки в Хлябове не пропустил!

— Не только в Хлябове, — вставила и свои пять копеек Клара.

— Кто бы говорил! — расхохотался Гришка, — давно ты Клара, стала такой? Да ты этому бедному Зубатову уже так нервы вымотала, что он пить начал. А ведь был идейный комсомолец. Не пил, не курил — это все знают.

Все закивал, подтверждая, мол, да, так всё и было.

Моня-Зубатов сидел рядом со мной. Был он уже не зеленоватого цвета (скотина Енох уговорил его таки опохмелиться), но всё равно цвет кожи у него отливал землистой желтизной.

— От тебя, Виктор, я тоже не ожидал, — вздохнул Гудков. — Ты всегда нам был живым примером, эталоном идеологической стойкости, как и должен быть настоящий комсомолец. На тебя все равнялись. А сейчас что?

Моня вздохнул и не ответил ничего. Ему и так было плохо. Он периодически вставал и пил воду прямо из носика старого медного чайника, который приволок с собой прямо на собрание.

— Ладно Капустин, он молодой ещё и несознательный! — продолжил Гудков, — а ты что?!

Моня тяжко вздохнул и торопливо отхлебнул ещё воды. Ему было явно очень плохо. Гудков ещё посклонял его и переключился опять на меня:

— Что, Капустин, ты скажешь в своё оправдание? — дошло слово и до меня.

— Был неправ, каюсь, — с показательным смирением вздохнул я, — в своё оправдание скажу, что беру пример со старших товарищей!

Я хотел ещё добавить о том, что больше так не буду, но тут передо мной материализовался Енох и трагическим шепотом завопил: