Шрифт:
— Не верещи, — отрывисто кинул я, — он же тебя прекрасно слышит.
— Что нам теперь делать?! — как-то совсем по бабьи взвыл Енох. — Что они сделали с Моней? И как его теперь обратно вернуть?!
— В сказке царевич должен был поцеловать Белоснежку, — многозначительно сказал я и посмотрел на Еноха.
— Не буду я его целовать! — сплюнул Енох, — я противник всех видов мужеложества и прочих извращений!
— Но тогда он останется заколдованным! — хохотнул я.
— Это у тебя из-за нервов истерика начинается, — глубокомысленно констатировал Енох и посоветовал, — пырни его ножом Сафрония, посмотрим. Что получится.
— Не надо меня ножом, — хрипло и медленно проговорил вдруг Моня. Голос его звучал как зажёванная пластинка под водой.
— Нет, мне такой Моня не нравится, — на всякий случай отлетел подальше Енох, — ну вот надо было его из-под подпола доставать, если он теперь такой вот подозрительный. Еще бросится и покусает.
Я же задумался. Моню нужно было освободить от этого странного налёта. Если присмотреться, н был похож на паутину, точнее создавалось впечатление, что Моня укутан в тонкую органзу.
Тем временем Моня, урча, начал подниматься. Движения его при этом были неестественно медленные и дёрганные.
— Генка! — тревожным шепотом обозвался Енох, — зря мы его из-под пола достали. Ты смотри, он сейчас на тебя бросится.
Действительно, Моня приготовился к прыжку.
И тогда я сделал единственное правильное действие — поцарапал Моню ножом Софрония. Не пырнул, а лишь немножко поцарапал.
Моня мгновенно заверещал, задёргался, повалился на пол. Его начало выгибать в конвульсиях, словно при эпилептическом припадке.
— Была бы кукла, можно было перенести его туда. А Зубатова жахнуть ножом, — миролюбиво заметил Енох, наблюдая за корчами и судорогами Мони. — А то жалко смотреть, как он мучится.
— Тебя бы так пырнули, — прохрипел Моня, продолжая трястись.
— О! Наш Моня вернулся! — обрадовался Енох и нравоучительно сказал, — « Помни, что гнев не замедлит, что наказание нечестивому — огонь и червь!*».
— Сам ты червь! — возмутился Моня, которого уже не так выгибало, как раньше, только руки всё ещё тряслись, да глаза косили в разные стороны.
— Это Святое Писание, бестолочь! — возмутился Енох.
— Ты выдёргиваешь любые цитаты и лепишь их ни к селу, ни к городу! — сказал Моня.
— Не богохульствуй, нечестивец! — важно заявил Енох и тут же, не удержавшись, добавил, — нужно бы тебя святой водичкой побрызгать…
— Генка! Скажи ему! — взвился Моня.
— Тихо! — велел я, — не забываем, что здесь находятся враги. Которые пытались меня и Моню похоронить заживо.
Моня вздрогнул.
— Моня, — сказал я, — ты не видел, кто тебя в подпол бросил?
— Почему не видел? Всё я видел! Там трое мужиков, в чёрных халатах. Я сперва подумал, что бабы это. Только потом рассмотрел, что мужики.
— На востоке все мужики ходят в халатах, — кинул комментарий Енох и отвернулся.
— Так то на востоке, — покачал головой Моня, — а это Хохотуй.
— Я предлагаю поступить кардинально, — сказал я. — Сейчас идём, заберём ту женщину, которая меня вытащила…
— И что? — спросил Енох.
— Сам сейчас всё увидишь, — уклончиво сказал я, не вдаваясь в подробности.
Если тут творится какая-то чертовщина, то нечего рассказывать им о своих планах.
Мы так и поступили. Я помог Моне встать на ноги и поддерживал его, пока он делал первые шаги. Как только походка его стала более твёрдой, я пошел на поиски крестьянки. Моня плёлся следом, вяло переругиваясь с Енохом.
Крестьянка нашлась на улице, где деловито грузила на телегу, в которую была запряжена каурая лошадка, всякий деревянный скарб. Среди хлама я разглядел и новые горшки, отрезы ткани и ещё кучу всего.
Ну что же, неплохо тётка сходила прибарахлиться.
— Ты ставни обещал, — обличающе сказала женщина.
Пришлось нам с Моней сходить оторвать ей ставни.
Затем я привёл стреноженных в ближайшей рощице лошадей, на которых мы сюда приехали.
— Ну что, поедем? — спросила крестьянка, взгромоздившись на телегу.
— Сейчас, минутку, — ответил я ей. Затем взял клок соломы и поджёг его. Получившийся импровизированный факел я забросил на ближайшую, покрытую дранкой, кровлю.