Его молчаливая супруга печально покивала головой. Сыновья надумали жениться не в самое подходящее время. Практичная полковница предпочла бы сначала эмигрировать, а потом уж женить Сэмми и Гарри, и лучше бы на местных, европейских барышнях. Так легче обжиться. Но нет, взбалмошный младшенький всегда придумывал что-нибудь заковыристое, как он сам любил выражаться, не искал легких путей. Авантюрист, весь в отца. И старший повторял за братом, как попугай, даром, что талантливый музыкант. Гарри – в мужа, вояка и баламут, а Сэмми в нее, такой же неприспособленный романтик. Надо его поскорее увозить.

Семья полковника Корниевского со взрослыми сыновьями не планировала задерживаться в красном Петрограде. Как только получат les permissions [23] , сразу au revoir [24] , невские берега. Они и лошадей загодя продать умудрились, даже заводик на родовой земле, вотчине, пусть и за бесценок, но все лучше, чем просто экспроприация. Леонид Евстигнеич и Надежда Ильинична не могли похвастать такими успехами.

– Пусть наши дети будут счастливы, дорогие сваты, – поднял бокал полковник.

И снова полилась радостная музыка фужеров, а вслед рассыпала быстрые трели волшебная скрипка.

Назавтра Финский вокзал больше напоминал походную похлебку: давка, матерщина, спящие на мешках и сидящие, обняв колени, шинели на голое тело, трещавшие в сутолоке дорожные платья, потерянные и украденные чемоданы, саквояжи, документы. Ворью в таком котле выходил отменный навар. Пышущая здоровой силой Фанни сумела пробиться к вагону, Гарри тащил за руку Лолу и ее мать, Сэмми и отец невест прикрывали тылы. Поезд долго стоял, несколько часов. Красные командиры что-то решали, кого-то ссаживали, а других, наоборот, подсаживали в набитые под горлышко вагоны. Леонид Евстигнеич просился на перрон покурить, его не пускали, шикали. Лола несколько раз порывалась потерять сознание, но поняв, что сейчас не до нее, находила силы смириться с суровой вокзальной эпопеей и, прилипнув к окошку, ждала. Женихи то прощались и лихо спрыгивали на землю, то, соскучившись, снова залезали, перебирались через чьи-то ноги, головы и надежды. Каждый раз казалось, что уже невозможно протиснуться внутрь, чтобы последний раз пожать нежную ручку и поклясться в вечной любви, но битва снова и снова заканчивалась победой, и еще одно рукопожатие обещало много-много счастья впереди.

Наконец поезд тронулся. Уставшие от долгого махания платочки обрели второе дыхание и замельтешили с судорожной частотой. Оборванцы в лаптях, отиравшиеся поодаль, по сигналу паровозного гудка тронулись с насиженных пятаков и начали подбираться к составу. Как только вагоны сдвинулись с места, лапотная братия побежала и отважными мартышками начала запрыгивать на подножки.

– Стой, куда?! – вопили вожатые, пытаясь стряхнуть прилипчивую перхоть со ступенек, но это мало кому удавалось.

– Что за бандиты? – наивно спросил брата Арсений.

– Шантрапа привокзальная, ж-ж-жулики, прощ-щ-щелыги. – Гарри, не сходя с места, ухватил горсть лохмотьев.

– Пусти, дяденька, а то порежу, – заверещала ветошь и вырвалась, оставив офицеру трофей в виде полы гнилой фуфайки и смрадного запаха.

Гарри понимал, что его маленький поступок никак не менял ситуацию: в состав уже просочилось ворье, теперь пойдет шаромыжничать по вагонам. Сэмми тоже попробовал схватить одного, получил меткий пинок в пах и согнулся пополам.

– Полиция! Грабят! Караул! – завопил сзади почтенный господин в золотом пенсне.

– Полиция!!! Милиция!!! [25] – заголосила обмотанная платками, как будто на дворе зима, румяная широкоскулая баба.

Братья дружно потянулись ревизировать свои карманы. Поезд удалялся, а выход в город уже запрудила рьяная потасовка, набежавшие милиционеры кого-то лупцевали и получали сдачи. Драчливая воронка расширялась, в давке кто-то получил тумака, повернулся и, не глядя, впечатал кулак в лицо соседу. Тот передал обиду по цепочке, и так дальше. Накопленное недовольство находило выход в кулачном ремесле. Свара неотвратимо надвигалась на Корниевских. Теперь уже все мутузили друг друга. Чубатый студент заехал локтем в скулу удивленному Сэмми, специально ударил, уставясь ненавидящими серыми глазками в красивое вытянутое лицо. Это увидел Гарри, схватил драчуна и в два кулака опрокинул на землю.

– Ты что творишь, вашблагородье! – суровый окрик разносчика остался висеть в воздухе, потому что за студента вступилась его братия. Три или четыре синие куртки навалились с трех сторон, оттащили, принялись угощать тумаками.

– Назад, стрелять буду! – Аркадий не планировал стрелять, хоть и не расставался с трофейным маузером, однако революционное студенчество и милицейские чины этого не знали.

– А, благородь, мало попил крестьянской кровушки, аще хошь? – грозно рыкнул здоровенный разносчик.

– Держи его! Вот она, контрреволюция, товарищи! – студенты радостно загудели.

Арсений кому-то растолковывал, что те первые полезли в драку, но его, конечно, не слушали. Он хватал милицейских за рукава, за портупеи, но в результате только получил плашмя шашкой по лбу. Гарри скрутили, заломили руки за спину и увели в здание вокзала. Толпа еще пошумела и начала расходиться. Сегодня поездов больше не намечалось, значит, представления не будет.

Аркадий пропал, сгинул в брюхе новоиспеченного правопорядка. Сначала он сгоряча нагрубил милицейским, обозвал их недоумками, недоучками и недоделками, а потом еще выложил правду о своих политических пристрастиях. Вспылил. Не стоило так распинаться перед вчерашними извозчиками и дворниками. Его оприходовали в Кресты как контрреволюционный элемент. В душной камере он оказался только ночью, голодный и злой, но забыться сном не получилось: во-первых, не сыскалось свободных нар, во-вторых, сокамерники из числа уголовников, батьки, требовали у новеньких отчета. Гарри тоже хотелось выговориться, выплюнуть негодование вместе с матерщиной.