Назавтра в соседней камере заключенные на пали на конвоиров, двух покалечили, а одного убили. Начальник тюрьмы приказал вывести всех во двор. Неожиданное сентябрьское солнце на минутку выглянуло из-за туч, оптимистично подмигнуло, мол, и не такое видели. Ветерок принес запах Невы, пьяно ударивший в голову после вонючей каталажки. Перед строем всклокоченных, заспанных или равнодушных арестантов стояли, переминаясь, два красных командира в формах со споротыми погонами и еще двое в штатском с бумагами в руках. Военные придирчиво разглядывали контингент, особенно присматривались к мундирам.

Штатские ковырялись в бумагах, показывали какие-то листы военным. Четверть часа прошла в напряженном молчании, потом по рядам пошли смешки, бормотание и провокативные окрики. Тогда один из командиров постарше, со строгим лицом школьного учителя сделал шаг вперед:

– Граждане заключенные. Если среди вас есть кадровые офицеры и просто опытные бойцы, готовые перейти на сторону справедливой советской власти и сражаться на фронте в рядах Красной армии, прошу выйти и встать слева от меня. Товарищ Ровенев сверит вас по спискам. – Он показал рукой на молоденького гражданского в пиджаке и косоворотке.

Кто-то закашлял, несколько неуклюжих вопросов повисли в воздухе. Наконец первый доброволец, печатая шаг, прошел на указанное место.

– Фамилия? Воинский чин? – спросил Ровенев.

– Поручик Игнатьев, пехота.

Второй штатский подбежал к поручику, начал что-то выспрашивать и записывать.

– Рядовой ополченец Кузьма Колобродь. – Из шеренги вышел здоровенный мужик с окладистой русой бородой.

– Пойдем, Кузьма, за что тебя арестовали?

– За дебош, выпили чутка с братухами, не пондравился нам половой, поучили малость. – Колобродь повел могучими плечами, как будто стряхивал не понравившееся воспоминание.

– Сойдешь, Кузьма, винтовку держать умеешь?

– А як же? Немца знатно гонял по Угорщине. – Он встал рядом с Игнатьевым.

За ними потянулись третий, пятый. Вот уже десяток добровольцев стояли слева от командира. Довольный Ровенев разрумянился, бегал от одного к другому, ронял и подбирал листки, всем видом показывая свою значимость.

Аркадий дернул за рукав Свидерского:

– Ну и мы пойдем, а?

– Побойтесь бога, капитан.

– А что? Лишь бы вырваться отсюда, а там мне сам черт не брат.

– Нет, извольте, я обожду. Я присягал государю императору, а не красноштанным. Сложить голову за их правду категорически не намерен.

– Капитан артиллерии Аркадий Корниевский! – Гарри выступил вперед и щелкнул каблуками, как на параде.

– О, ваше благородие, милости просим. Надеемся, вас закрыли не за участие в заговоре?

– Никак нет. За драку-с. – Гарри пренебрежительно скривился.

Всего желающих проливать кровь за советскую власть набралось в тот день не меньше трех десятков. Все опытные, здоровые, отменное мясо для военного котла. Их увел счастливый Ровенев, похлопывая по крепким плечам и спинам. В приемной без пяти минут бойцам Красной армии вернули документы, ремни, часы и портсигары. Оружие пока попридержали. Рычащий грузовик повез пополнение сначала на Гороховую, в Наркомат, оттуда кого-то и в самом деле отправили на фронт, остальные остались гнить в подвалах. Но этого Гарри уже не знал. На крутом повороте с набережной он вырвал у конвоира винтовку, со всей силы стукнул того по голове прикладом и выстрелил в упор во второго, так и не успевшего понять, что происходило. Прыжок через высокий борт, болючее с хрустом приземление на пятки, колени, перекат боком – и вот уже спасительные кусты царапают щеки. Нет, он не знал Петрограда, но Санкт-Петербург – это его город, здесь каждый забор – приятель, парадное – попутчик, здесь его никто не догонит и не поймает.

Оставшиеся во дворе тюрьмы провожали будущих бойцов Красной армии со смешанными чувствами. Те, кто поумнее, понимали, что до фронта им предстоит еще пройти экзамен в Наркомате, поэтому не завидовали. А те, кто попроще, прикидывали, как бы увязаться в следующую партию, гадали, когда еще выпадет шанс.

– Равняйсь! На первый, второй, третий рассчитайсь! – рявкнул командир, который по-прежнему стоял перед рассыпавшимися, как просо в курятнике, арестантами.

Заключенные начали нехотя становиться плечом к плечу, азартно или пренебрежительно выплевывать:

– Первый.

– Второй.

– Третий.

– Первые номера, шаг вперед! – Командир не торопился, оглядывал каждого выступившего, иногда качал головой. Среди первых оказались и Шевелев, и Свидерский. – Вчера в стенах тюрьмы было совершено жестокое покушение на представителей советской власти, – продолжал командир, грозно сдвинув брови. – За это каждый третий заключенный будет немедленно расстрелян по законам военного времени. Личному составу привести приговор в исполнение. Остальных по камерам! – Он повернулся спиной и пошел внутрь здания, не оглядываясь, не обращая внимания на крики, брань и мольбы.

Последним, о чем подумал перед смертью Иннокентий Карпович, был его костяной лев, его утерянный талисман, оберег, реликвия и семейный артефакт.

Анастасия Яковлевна снова тяжело переносила беременность. Случившаяся год назад кража ее небольно стукнула, вскользь. В конце концов, всегда можно купить новые драгоценности, выбрать в европейских салонах, заказать у именитых ювелиров. Конечно, фамильной памяти не вернуть, зато можно подобрать украшения по душе, чтобы она их носила, а не просто держала в запертой шкатулке. Про костяного льва она и вовсе не думала, считала мужней прихотью, отголоском пережитого в детстве страха. События, последовавшие за кражей, – революцию, национализацию завода и Гражданскую войну – она, как взрослая образованная женщина, никак не связывала с незначительным происшествием в особняке на Мойке. Тем более размышлять о потусторонних материях катастрофически недоставало времени и сил: старая жизнь трещала по швам, простецкая задача накрыть стол становилась трудно осуществимой. Прислугу пришлось отпустить, разные милые безделушки продать. Многие из их круга двинулись на паломничество в приветливые европейские державы, и Шевелевы подумывали последовать их примеру. Но весной 1918-го графиня почувствовала, как грудь налилась тугой силой, ее внезапно затошнило за завтраком, и в череде тоскливых новостей мелькнул радостный разноцветный огонек: Анастасия Яковлевна беременна, у них будет-таки еще один долгожданный ребеночек. Теперь об отъезде не могло идти речи. Маленькая семья засуетилась в радостном ожидании. Иннокентий Карпович гарцевал вокруг жены на подкованных счастьем копытцах, Инесса летала вездесущим ангелочком, предупреждая каждое маменькино желание.