Шрифт:
Но в тот апрельский вечер, когда Дорофея Саввишна накормила сыночка кулебякой и оставила баловаться никчемными рисунками, поговорить с Ольгой не удалось. Еле успел спрятать на место сокровища и захлопнуть тетрадку с капризной серьгой, как пьяный зять прибежал ругаться, требовал выдать ему жену, то есть Платонову сестрицу Аринку, которой в закромах Дорофеи Саввишны совсем не наблюдалось. Потом и сама Арина Николаевна прилетела, почти что на метле, по крайней мере, так могло показаться со стороны, потому что она неслась по улице, размахивая своим орудием во все стороны, и непонятно, кто кого тащил. Метла требовалась для усмирения драгоценной половинки. На брата она зло посмотрела и цыкнула, мол, не лезь. Но он полез, ведь мать уже приготовила накрахмаленный уголок косынки, уже выглядывала из-за ненадежного ситчика, готовая заплакать и утирать этим самым уголком выцветшие глаза. Долго и бестолково беседовал с пьяным зятем, уговаривал сестру играть спектакли подальше от матушкиных глаз и сам понимал тщетность своих слов. Нравилось им так, кровь быстрее бежала. Что-то загоралось после публичной ругани, наверное, мирилось слаще обычного. Вот и его Ольга такая, жар у нее вскипал от недозволенности, ей пойти против правил – лучшее снадобье от всех хворей и скуки.
На следующее утро Сенцов как ни в чем не бывало отпирал лавку. Торговли в привычном понимании давно не было, но красномордый заготовитель Прутьев обязал поставлять табак на фронт, а кроме того, еще сапоги и ремни. Соседняя кожевенная лавка сгорела, и ее ассортимент перекочевал под пискуновское покровительство.
– Привет, несознательный элемент! – Дверь распахнулась и впустила Липатьева. Его богатые кудри обильно нарядились сединой, лицо сразу помудрело и открылось, из глаз исчезло ехидство.
– И вам доброго здоровьица, сознательный элемент. – Не выбрав тактику поведения со счастливым соперником, Сенцов решил придерживаться того же иронично-панибратского тона.
– Тут такое дело: Иван Никитич никак не может смириться с декретом о национализации, как бы головой не захворал или руки на себя не наложил. – Липатьев говорил бодренько, как будто о чем-то обыденном и веселом. – А мне уезжать надо, на фронт тороплюсь – сложить голову за правое дело.
– Да ну? – Новость носила нерядовой характер, счеты выпали из рук, звонко клацнули по прилавку.
– Так вот, прошу приглядеть за моим семейством. Других-то мужчин у них, сам знаешь. Батюшка не в счет. Так что уж ты хоть не бросай их. – Алексей достал длинными пальцами щепотку табаку из открытого мешка, понюхал и театрально чихнул.
– Т-так… я… Это что за акробатика с фронтом?
– А кто, если не я?..
– А почему сейчас? Вроде Антонина Иванна тяжелая?
– Да, ждем пополнение. Принимаю поздравления… Ты сам-то не хочешь добровольцем записаться?
– Я?.. Н… нет, пока не планировал. Я уже повоевал.
– Ну а мне пора вдругорядь.
– А чем же тебе Иван Никитич не задался? – Сенцов обиделся за патрона, лично он никакой невменяемости за Пискуновым не замечал.
– Так стар же наш орел, того и гляди крылья сложит.
– А по мне так в самый раз. – Платон недовольно покачал головой. В его воспитание не укладывались подобные суждения.
– Все одно. Мне за Тоньку боязно, так что пообещай не срываться с места, пока она… ну сам понимаешь.
– Да я и не думал. Если что в моих силах, то завсегда…
– Вот и хорошо, – закончил Липатьев, – мне так поспокойнее будет.
Платон покивал головой, дежурно смахнул ветошью пыль с подоконника. Потом не удержался и спросил:
– А что такая нужда-то воевать?
– Как не нужда? А карьер? Или ты думаешь, что я собираюсь на твоем месте в лавке торчать?
Пока разгоним контру, а потом подумаем, как эту национализацию поудачнее закруглить.
– Куда уж удачнее? – Сенцовская бровь скептически изогнулась. – Всерьез заберут все вчистую?
– Сам-то как думаешь? – Липатьев смотрел весело, кажется, и сам не верил.
– Нет, не сумеют. Покричат-покричат, да и отменят декрет. Нельзя оставлять все без хозяина.
– А советская власть чем тебе не хозяйка?
– Это только в сказках так бывает, общее – значит ничье, ничейное, никому не нужное.
– Вот как есть ты несознательный элемент! А партия нас другому учит. – Алексей помрачнел и добавил: – Но она тоже умеет ошибаться.
Первым декретом, подписанным советской властью, стал декрет о мире. Это правильно. Нет ничего хуже и страшнее войны. Людям надо трудиться, любить, выбирать товары и наряжаться на ярмарки. А воевать – это тратить деньги впустую, ломать и убивать. Фу! Гадость! Второй декрет – о земле. Здесь есть о чем поспорить. С одной стороны, будь у крестьян своя земля, они трудились бы от зари до зари. Умеешь ухаживать за колосом, будешь в прибылях, будет твоя жена с шелковыми лентами и сыновья в сафьяновых сапожках. А не сдюжишь, сам виноват. Но если с другого бока посмотреть, то справные крестьяне и безо всяких декретов обихаживали огромные посевы: покупали, брали в аренду. Никто не неволил лежать на печи и материться на подорожавшую водку. Хочешь – иди работай. В декабре вышел декрет о национализации, и тут купцы совсем заскучали. По нему выходило, что больше ничего своего нет: ни заводов, ни торговых лавок, ни товаров. Это как? Разве станет Иван Никитич стаптывать сапоги, отбирая лучшее из лучшего, если прибыль пойдет не в его карман? А Екатерина Васильевна захочет ли просиживать ночи над книгами, перепроверяя корявые неразборчивые записи, если не накупит потом в награду новых кружев и сервизов? Зачем им это надо? Торговля испокон веку стояла на том, что на товар есть купец, то есть хозяин. А если общее, можно и не переживать.
– Значит, держи хозяйство в кулаке. – Липатьев отступил к порогу, но уходить не собирался. – Я тоже думаю, что мир стоит на частной собственности. Власть переменилась, теперь казной станут заведовать депутаты, а торговлей – по-прежнему купцы. Не разбазаривай капитал и Ивану Никитичу не позволяй. Это босяки кричат, чтобы все у имущих забрать в свою пользу. Мы их поставим на место. Порядок прежде всего. А отбирать чужое – это беспорядок.
– Но заводы-то национализировали. – Приказчик опасливо выглянул наружу и на всякий случай прикрыл дверь. Говорить о важном лучше взаперти. – Чем мы торговать станем?