И еще один закон нужен – закон об эрозии дворянства. О лишении этого звания, а возможно, и переводе в холопское звание недостойных, проводящих жизнь в праздности и пьянстве и не желающих приносить пользу Родине ни на военном, ни на гражданском поприще или же запятнавших себя недостойными деяниями. Дабы в этой реальности в жизни не бывавший трезвым самодовольный ублюдок с родословной не мог развлечения ради насмерть запороть отслужившего двадцать пять лет ветерана Суворовских походов, предварительно обесчестив его дочь, как не раз бывало в реальности той. Ведь, не говоря уже об элементарной справедливости, работающий в обе стороны социальный лифт является единственной гарантией от революций и других социальных потрясений.

– Дом готов, ужин подан, – не выпрямляясь сказал мне староста.

– Хорошо, проводи меня.

Саженей за двадцать от нас расположился небольшой домик с резными ставнями, окрашенными в непонятный цвет. Хотя в темноте все цвета неясные.

– Вот, – указал рукой мужик, кланяясь.

– Пойдем со мной за стол, – сказал я старосте. – Как звать тебя?

– Федотом.

– Так вот, Федот, пойдем, посидим за столом, ты мне о жизни своей расскажешь. Может, жалобы какие есть на барина твоего?

– Да какие жалобы, ваше высочество? Все хорошо у нас, деревенька наша на отшибе. Людей, почитай, только два раза в год видим, перед пахотой да после сбора урожая. А так одни и живем. А барин у нас хороший: почитай, только когда напьется, если на охоте будет, заезжает, какую-нибудь бабенку прижмет, так это нормально, – ответил мне Федот, проходя со мной в сени.

– Что ж, ты мне много чего еще рассказать можешь, Федот…

Вот где оказался кладезь интересующей меня информации. Не в городе, не в ближайших к нему селениях, а вот в такой неприметной, закрытой от взора людей деревеньке.

За чарочкой и хорошей закуской мы разговорились довольно быстро, вот только я больше слушал, нежели говорил. Хотя даже сейчас, сидя со мной за одним столом, староста был осторожен и многое недоговаривал, часто заискивающе смотрел мне в глаза…

Но послушать было о чем. В моем времени многие верили тому, что говорилось в книжной макулатуре, выпускаемой столь большим тиражом, что только диву давались. А говорилось в ней о том, что мужик в России был туповат, трусоват и все в этом духе. Ан нет, выкусите! Да, староста был немного сконфужен и немногословен, однако сказать о нем, что он дурак, нельзя ни в коем случае: в его глазах светился практичный крестьянский ум, всегда ищущий малейшую возможность обогатиться.

Однако я прекрасно понимаю, что скинуть ярмо с половины Руси не под силу одному человеку. Да я и не стремился к этому, я хочу одного – чтобы Россия жила! Жила, а не существовала, не в состоянии встать с колен, постоянно униженно кланяясь Западу. Нет, никогда! В моей России не будет этого!

Мысли постепенно терялись и путались; дело дошло до того, что я увидел приближающийся стол и потерял сознание, очнувшись с дикой головной болью и шишкой на лбу. Вот и погуляли.

Уже уезжая из деревеньки, я напомнил старосте, чтобы он после посевных работ приехал в Рязань, к Илье Безымянному, ведавшему Дворовым приказом – инстанцией, отвечающей за отбор и «просев» нужных для меня людей. Кто это такой, он узнает в центре города на рынке, в будке гласности, из которой раз в неделю объявляли последние новости и указы.

Казалось бы, подумаешь, староста, но нет, все-таки зацепил меня чем-то этот мужичок.

Конец марта 1709 года от Р. Х.

Воронеж. Палаты Петра Алексеевича Романова

– Проходи, сын, у меня разговор к тебе есть! – пригласил меня к себе отец, стоя над каким-то столом с чертежами.

Не заставляя себя долго ждать, я подошел к столу и встал рядом с государем, внимательно посмотрев на расстеленную карту. Оказывается, чертеж, заинтересовавший Петра, изображал границу России с Речью Посполитой и частью Австрийской империи. Посередине стола прямо на куске плотной бумаги стоял пустующий подсвечник, в данный момент исполняющий роль держателя.

– Знаешь, Алешка, в чем беда Руси? – немного постояв над картой, спросил меня Петр.

– В чем, батюшка?

– В том, что не хочет она вылезать из своей трясины, увязла и живет так, как ей нравится, а людишки и рады стараться!

– Так как же, государь? Ведь с твоей помощью наша Русьматушка уже не так дремуча, как была раньше, – удивился я, прекрасно понимая, что часть новшеств государя не только не принесли пользы, но и загубили то хорошее, что было начато до воцарения Петра.

– Да, часть своих задумок я уже воплотил в жизнь, но их так много, что мне моей жизни не хватит, – сказал царь, отрываясь от изучения карты.

Посмотрев на меня, он прошел к стоящему напротив входной двери большому комоду, достал оттуда свернутый в трубочку свиток, запечатанный алой печатью с непонятным оттиском.

– Ты не спрашиваешь, что это; хорошо, коли ты такой нелюбопытный, но все же я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этой грамотой, – сказал государь, передавая документ в мои руки.