– Никоим образом, господин, – дрогнул голос камердинера.

«Обиделся, блин. Действительно, резко я начал, с чего бы это?» – мелькнула удивленная мысль на грани сознания.

– Начинайте без меня, – командую через дверь. – Никифор, останься.

В коридоре раздались неспешные шаги второго человека – по-видимому, кого-то из дворян, судя по едва узнаваемому мной голосу. Дверь, протяжно скрипнув, впустила Никифора с белым полотенцем на сгибе левой руки и виноватым выражением лица: мол, извините, что потревожил ваш покой.

Быстро накинув на себя рубаху, штаны, завязал то ли летние сапоги, то ли летние ботинки, прицепив на ремень ножны с подаренной государем шпагой. Хорошо, что перевязь как таковая благополучно канула в Лету, по крайней мере, для витязей и всего моего окружения, удачно сменившись широким кожаным ремнем с портупеей.

Признавать свои ошибки всегда тяжело, но очень полезно для собственного самомнения и рационального подхода к дальнейшим действиям, а признавать вину перед человеком, стоящим на много ступеней ниже в иерархической и родословной лестнице, во много крат трудней. Однако наедине эти границы стираются легко и так же небрежно, как те традиции, которые с завидным успехом и проворством ломает единовластный самодержец Руси Петр.

– Никифор, если я тебя чем-то обидел, то прости меня, ты же знаешь меня не первый год, ты мне дорог так же, как и все мои товарищи, и сам по себе бесценен, – повернувшись к слуге, говорю ему с улыбкой.

– Что вы, батюшка, да никогда я не смог бы чем-то выразить свое неудовольствие, коего и быть не может! – повалился на колени камердинер; на пробивающуюся седину аккуратной небольшой бороды упала слезинка из заблестевших глаз. – Я же за вас, господин, Богу душу отдам! Батюшка, только скажите!

– Встань, Никифор. Встань, я говорю, – с некоторой неловкостью говорю счастливо улыбающемуся слуге. – Я говорил тебе, чтобы не было такого?

– Говорили, господин, – снова поник он.

– А, ладно, в последний раз такое, больше подобных выходок мне не устраивай. Ступай, я сейчас спущусь.

Вот ведь напасть: уже почти два с половиной года в новом теле, а до сих пор не могу привыкнуть к подобным вещам, прямо нутро все переворачивается, словно на вертел наматывается.

Собравшись с мыслями, натянув на губы полуулыбку, спустился в трапезную, где запах жареного мяса переплетался с тонким ароматом молодого вина, разлитого в медные кубки, небрежно стоящие на столе.

Только одно место пустовало, дожидаясь своего хозяина. Во главе стола стоял то ли стул, то ли кресло, справа сидели бояре, не спеша потягивая из кубков вино, слева сидели лейтенант Фошин и граф Гомез, неторопливо жующие мясо какого-то зверя, разрубленная тушка коего лежала перед ними на столе, предоставляя им на выбор любую часть. За соседним столом, ближе к входу, сидели гвардейцы и часть слуг, все же я не столь консервативен, чтобы к людям относиться как к животным, поэтому, наверное, и отношение ко мне у служащих несколько другое, чем к большинству дворян России.

Каждый человек ценен по-своему, и унижать его только по собственной прихоти – верх идиотизма и пустое расточительство. Ведь что такое слово? Слово – это пустота, несущая в себе великую силу: порой довольно одной похвалы, и человек готов ради тебя носом землю рыть, лишь бы оправдать твои надежды. Вот такая вот правда жизни, не всегда приятная, не всегда понятная, но существующая с момента, когда первые люди смогли говорить друг с другом не на языке жестов, а с помощью слов.

Увидев меня, компания собралась было встать, но по легкому мановению моей руки все тут же сели обратно. Сев во главе стола, я поневоле оказался в перекрестье чужих взглядов, обращенных на меня.

Не торопясь взял первую порцию каких-то овощей, напоминающих картофель, почти такой же, как выращиваемый у нас в Петровке и в поместье Александра Баскакова, только раза в полтора больше. Кажется, сорт испанцев явно лучше, чем тот, который государь привез из Голландии. Хотя сильно напрягать этим мозги не стоит, селекция данной культуры идет тем путем, которым и должна идти, благо мои первоначальные наставления по выращиванию земляной груши включают в себя метод «сильнейших плодов» – проще говоря, с каждого урожая отбираются крупнейшие картофелины и на следующий год сажаются уже они.

Правда, даже скинув проблему выращивания и распространения картофеля на переехавшего в Рязань воронежского купца Лоханькова, пришлось повозиться с принятием этого овоща в крестьянских семьях. Помня опыт своего батюшки и последствия, имевшие место в моей истории, я решил обратиться за помощью напрямую к епископу Иерофану, дабы тот наставил младшее звено священнослужителей на проповедование пользы картофеля. Оный, к слову сказать, постепенно распространялся по всей моей губернии с помощью выселковых семей помещика Баскакова и быстрому росту самих клубней на черноземе рязанских равнин.