Одураченные. Из дневников 1939–1945

Фридрих Кельнер, один из немецких чиновников-антифашистов, с 1939 по 1945 год почти ежедневно документировал преступления режима. Его целью было оставить свидетельства бессмысленной покорности немцев и оболванивающего воздействия нацистской пропаганды. Сочетание вырезок из газет и комментариев к ним превратили дневник Кельнера в важнейший исторический документ, в «изображение нацистской Германии, которого никогда прежде не существовало в такой яркой, краткой и впечатляющей форме» («Der Spiegel»).

В издании представлены наиболее репрезентативные записи.

This work was originally published by Wallstein Verlag in Germany. The owner of Friedrich Kellner’s diary is his grandson, Robert Scott Kellner, translator of the English edition published by Cambridge University Press.

Оригинальное издание этой книги опубликовано издательством Wallstein в Германии. Правообладателем дневника Фридриха Кельнера является его внук Роберт Скотт Кельнер, автор английского перевода, опубликованного Cambridge University Press.

Долгие усилия понадобились, чтобы познакомить читателей с дневником моего деда, – в 2011 году они были вознаграждены тем, как Германия встретила эту публикацию. Все называли ее «Eine grosse Entdeckung», «важным открытием». «Кельнер создал образ нацистской Германии в необычайно зримой, емкой, нетривиальной форме, – написала обозреватель журнала «Шпигель» и продолжила так: – Этот дневник должен быть во всех немецких библиотеках, на каждой книжной полке». Исторический журнал Damals назвал книгу «автобиографией года» [1] . Для немецких читателей дневника, обличающего нацизм, главным стало то, что он подвел черту под полемикой, длившейся не одно десятилетие. Если простому человеку – такому, как Фридрих Кельнер, обычному чиновнику, получившему среднее образование, жившему в провинции, вдали от больших городов, было известно столько подробностей о происходившем в Третьем рейхе, где, казалось бы, все было засекречено, значит, в любом другом месте люди должны были знать куда больше, чем сами в том признавались, о зверствах и геноциде, творимых германскими войсками во всех частях разоренной Европы. Послевоенное представление, будто все население было лишь отчасти осведомлено или вообще понятия не имело, чем занимается нацистская партия (как еще в 2005 году предположил бывший президент Германии Рихард фон Вайцзеккер), наконец удалось похоронить [2] .

Фридрих Кельнер предвидел, что люди будут лгать, если проиграют войну: «Малодушные станут говорить, будто всегда знали, что национал-социализм ждет такой финал, и сами они вовсе не были национал-социалистами. На самом деле лишь не более одного процента немцев действительно противостояли гитлеризму» [3] . Из его записей следует, что солдаты, вернувшиеся с фронта, рассказывали об увиденных своими глазами расправах над евреями и русскими военнопленными. Кельнер с самого начала понимал, что евреи столкнулись с геноцидом. Всего через месяц после того, как германские войска захватили Польшу, он упоминает о «Verfolgung und Ausrottung der Juden», преследовании и уничтожении евреев [4] .

Он фиксировал также злодеяния в самой Германии: истребление пациентов психиатрических лечебниц, казни немцев, слушавших зарубежные радиостанции или читавших листовки, сброшенные с самолетов. Кельнер описывал эти страшные события в контексте прошлого и будущего, указывал на ошибки, допущенные Веймарской республикой и приведшие к власти злодея в лице Адольфа Гитлера, а также на просчеты лидеров демократических государств, игравших на руку диктатору в его стремлении к мировому господству. Фридрих продолжал вести записи всю войну, исписал десять тетрадей, почти девятьсот страниц филигранным почерком, сопроводив свои наблюдения сотнями газетных вырезок. Если бы все открылось, его объявили бы предателем и расстреляли. Его жена Паулина, чья моральная стойкость придала Фридриху решимости оставить правдивое описание событий, разделила бы его участь.

Я узнал о дневнике в 1960 году, мне было девятнадцать – именно тогда мы встретились с Фридрихом и Паулиной. Мой отец был их единственным сыном. В 1935-м, когда ему тоже было девятнадцать, они отправили его в Америку, чтобы нацистские идеи выветрились из его головы, но, к сожалению, усилия были напрасны. Моя мать вышла замуж за Фреда Вильяма Кельнера через два года после его приезда в Нью-Йорк и называла его потом не иначе как «нацистским ублюдком» [5] . С точки зрения нацистской расовой теории сама она, Фреда Шульман, была «недочеловеком» сразу по двум причинам – у нее были еврейские и славянские корни, – но это клеймо не могло затмить привлекательность молодой женщины, обескуражившей немецкого эмигранта: он влюбился. За четыре года у них появились трое детей; он настоял, чтобы их крестили по лютеранскому обряду. Фред не стремился работать, вместе с приятелем из Германо-американского союза он занимался распространением пронацистских агитационных брошюр. В апреле 1943 года ФБР возбудило против него дело с целью установить, не шпионит ли он на Германию. Фред тогда отправился в Норфолк, штат Виргиния, – возникли подозрения, что он собирает информацию о перемещениях судов [6] . Доказательства, представленные в ноябре того же года в прокуратуру США, были неубедительными, делу вряд ли дали бы ход, однако предусмотрительный Фред воспользовался полученным от ФБР неформальным советом и пошел в американскую армию, чтобы доказать лояльность своей второй родине. Через неделю после того, как он надел форму, дело ушло в архив. Почти все время службы Фред оставался в США, но в феврале 1945 года за какой-то проступок его понизили в звании до рядового и отправили во Францию в составе военной полиции – охранять бывших немец-ких солдат в лагере, устроенном союзниками для военнопленных. Выйдя в запас в январе 1946 года, Фред остался в Европе, использовав поддельное удостоверение офицера оккупационных войск, и стал промышлять на черном рынке.

В том же 1946 году, когда перестали приходить ежемесячные армейские платежи, Фреда решила, что не поедет жить к родителям и не будет зарабатывать официанткой или продавщицей. На дворе была эпоха блистательных мюзиклов производства MGM и RKO, длинноногих красавиц, заполонивших экраны кинотеатров, а ей уже давно хотелось стать второй Джинджер Роджерс или Сид Чарисс [7] . Правда, возможности для двадцатисемилетней матери троих детей, не имевшей хореографического опыта, открывались, как правило, лишь на дешевых подмостках. Поступив в труппу «Мир веселья» (World of Mirth Carnival), колесившую между штатами Мэн и Джорджия и славившуюся своими фривольными «шоу с девочками», Фреда отвезла всех троих детей в еврейский детский дом в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, да там их и оставила. Мне было четыре. Моей сестре – семь, брату – шесть.

В детском доме мы провели семь лет – долгий срок под опекой директора-неврастеника. «За малейшее нарушение распорядка ребенка обычно безжалостно били», – писал один бывший воспитанник в своих воспоминаниях [8] . С матерью мы виделись редко. Отец приехал всего один раз, пообещал отвезти нас «домой» в Германию, к своим родителям, но больше не появлялся. Потом социальная служба штата Коннектикут позакрывала частные приюты вроде нашего, и мы вернулись к матери и ее новому мужу, рабочему сцены, – дело было в 1953 году, тогда же мы узнали, что мой отец умер. Сухие факты в заключении о смерти потрясли нас до глубины души: в 1951 году Фред снова поступил на службу в американские войска в Германии, в 1952-м ушел в самоволку и был объявлен дезертиром, в 1953-м покончил с собой во Франции [9] .

Я рос неуправляемым подростком, даже заработал судимость. В шестнадцать бросил школу, бродяжничал на улицах Нью-Йорка. В семнадцать попал на флот. Для таких, как я, военная служба была спасением: я получил аттестат о среднем образовании и дослужился до звания петти-офицера второго класса. В 1960 году был направлен в береговую службу Рас-Таннура, в Саудовской Аравии. По дороге предстояла двухдневная остановка в Германии, на Франкфуртской базе военно-воздушных сил. Смерть отца меня не впечатлила, но все же я чувствовал потребность что-нибудь о нем узнать, встретиться с его родителями – если они еще живы. Я попросил об увольнительной, получил отказ и по прибытии во Франкфурт ушел в самоволку. Мать говорила мне, что Фридрих и Паулина Кельнер живут в городе Лаубах, где мой дед работал в суде, но в Германии оказалось шесть городов с таким названием. На станции недалеко от четвертого Лаубаха мучила мысль: не пропустил ли я деда и бабушку в трех предыдущих, но тут мне встретилась молодая женщина, которой я поведал о своих поисках. Она ехала в Лаубах к родителям и сказала, что недалеко от них живет пожилая пара по фамилии Кельнер.

Они оказались такими, как я и представлял: дед – высоким, бабушка изящной, оба седовласые, со следами печали на лицах. Им было семьдесят пять и семьдесят два, держались они с таким сдержанным достоинством, что я невольно вытянулся по стойке «смирно». Я был готов к разочарованию, доставая из бумажника фотографию отца с дочкой, моей сестрой, на коленях (это был один из немногих его снимков, которые моя мать не уничтожила). Пожилая женщина ахнула, и вскоре я уже рассматривал в их альбоме увеличенную копию этой фотографии. Затем они с волнением стали перелистывать страницы, указывая то на один снимок, то на другой. Я не разбирал слов, но понимал, что они знакомят меня с моей семьей.