В последний день, проведенный нами вместе, он неважно себя чувствовал, но настоял, чтобы мы обсудили, в чем задача этого дневника и как он соотносится с нынешними событиями. Он был недоволен тем, что Советский Союз все больше поддерживает палестинских боевиков, которые в тот год совершили теракт в Германии, убив израильтян в аэропорту Мюнхена. Он определил связь атеистической России и джихадистского ислама как «порочный альянс фанатиков, олицетворяющих тоталитаризм», и это, полагал он, станет в будущем серьезной угрозой для всех форм демократии.

Прощание было душераздирающим. Несмотря на нарочито бодрое Auf Wiedersehen [14] , мы знали, что вряд ли снова увидимся. Мы с Бев добрались до Европы по морю, и за время пятидневного путешествия обратно в Нью-Йорк я многое успел осмыслить. Мой отец проделал путь в том же направлении в 1935 году. Что, если бы он оказался мудрее и не ступил бы на зыбкую почву, не совершил бы столько дурных поступков? Что, если бы мудрее были тогда главы демократических государств и не позволили бы злу распространиться? В этом вопросе была вся суть дневника.

Я получил от деда еще пару писем, восхищающих своим слогом, но не прошло и трех месяцев после нашего расставания, как он скончался. Четвертое ноября 1970 года стало последним днем в жизни судебного инспектора Августа Фридриха Кельнера: солдата, чиновника, поэта, политика и историка. В самые мрачные для германской истории времена правления безумцев и убийц этот человек продолжал видеть все то, что веками составляло величие немецкой культуры. Он носил это в себе. И передал дальше. Он был одним из истинных патриотов Германии.

Людвиг Хек, исполнитель завещания моего деда, организовал кремацию и позаботился, чтобы его прах занял место рядом с Паулиной на кладбище Хаупфридхов в Майнце. Небольшая сумма в десять тысяч долларов была поровну разделена между четырьмя внуками. Основная часть оставшегося имущества досталась мне: весь архив с семейными документами и написанные маслом холсты. И хотя дневниковые тетради были уже у меня, по завещанию они мне также передавались. Деньги Хек перевел почти сразу, но, несмотря на регулярные напоминания, остальное пришлось ждать не один год. Через шесть лет деревянный ящик с документами и вещами доставили с запиской от Хека: «Я спокоен, зная, что исполнил волю Вашего деда и что семейное имущество в надежных руках» [15] . Но воля Фридриха Кельнера не была исполнена, о чем я узнал спустя тридцать лет.

Новые попытки связаться с моей сводной сестрой во Франции не увенчались успехом. В конце концов я узнал, что 12 апреля 1970 года – между смертями бабушки и деда, пришедшимися на тот год, – Маргрит родила внебрачного сына и назвала его Александром Вильямом Кельнером. Отдав ребенка в приют, она переехала в район Монпарнас на левом берегу Сены, где в обстановке богемных кварталов и ночных баров ей предстояло прожить всего лишь пять лет. Обстоятельства ее смерти в свидетельстве, которое я получил из Парижа, были изложены скупо, но красноречиво: воскресным утром 21 декабря 1975 года бездыханное тело Маргрит нашли на улице недалеко от ее квартиры. Она умерла за шесть или семь часов до этого, около двух часов ночи – видимо, замерзла холодной ночью. Ей было двадцать восемь.

Публикация дневника вместе с дополнительными текстами и документами, показывавшими Фридриха-сопротивленца, и семейными историями была задачей не из легких: тысячи рукописных страниц курсивом Зюттерлина нужно было воспроизвести с помощью современного немецкого шрифта; описания людей, мест и событий в дневнике требовали досконального изучения; предстояло также определить источник каждой газетной вырезки с новостями. Кроме того, я должен был написать биографический очерк, чтобы показать злободневный контекст трагедий и радостей в жизни Фридриха и Паулины Кельнер. В своем дневнике Фридрих сознательно обходил вниманием сферу личного, чтобы сосредоточиться на важных вопросах.

Сдержать обещание, данное бабушке, было проще. Став преподавателем Техасского аграрно-технического университета, я организовал студенческий клуб, который через Детский христианский фонд поддерживал целую детскую деревню. «Лицо фонда», актриса Салли Стразерс, приехала в кампус помочь с запуском кампании «Деревня надежды» [16] . Тысячи студентов приняли участие в сборе средств и на два года взяли шефство над ста двадцатью пятью детьми в деревне недалеко от города Амага в Колумбии. Сообщения о нашей работе, которые кто только ни печатал, включая «Хьюстон Кроникл», побудили другие американские университеты провести такие же кампании – представляю, как Паулина Кельнер одобрительно нам кивает.

Наконец, мне удалось заинтересовать дневником редактора газеты «Кроникл». 21 февраля 1993 года в своем воскресном журнальном выпуске издание опубликовало четырехстраничную передовицу – с фотографиями дневниковых страниц и снимка-ми моих деда и бабушки. Заголовок сообщал, что в дневнике «могут быть параллели с сегодняшней Германией». Я отправил экземпляры в недавно построенный национальный Мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне и в музей Яд Вашем в Иерусалиме. Я был уверен, что на фоне наметившихся тенденций антисемитизма и отрицания Холокоста эти учреждения помогут мне расшифровать дневник и опубликовать его. Их хранители воодушевились мыслью, что дневник можно включить в музейное собрание, и откликнулись быстро, но не гарантировали публикацию.