В книгохранилище капало с потолка, что представляло угрозу для книг на верхних полках. Агнесса Карловна сразу же забила тревогу, и Ванда мобилизовала всех способных стоять на стремянках и столах. Таких насчиталось всего четверо — я, Витька, Максим Петрович и Завадский. Агарев и Завадский никак не хотели спасать библиотеку, поэтому Ванде пришлось обозвать их «саботажниками» и спустить на них всех собак, что вызвало некоторые препирательства, но в итоге дало свои положительные результаты. Кроме прочего, я впервые увидел, как фырчит Завадский. Если Агарев всегда открыто говорил то, что думает, то Завадский предпочитал бурчать в сторону. Его тактика в этот раз оказалась на редкость простодушной — он не спешил помогать, надеясь, что все увидят, какой он бесполезный, и скажут ему, что его помощь не нужна. Но ему никто не сказал этого, и он обречено вместе с нами принялся спускать книги со стеллажей.

На следующий день Капралова провела инспекцию помещений. Зайдя к нам, она воскликнула:

— Нужно срочно делать ремонт!

Сказано — сделано. Вскоре во всех пострадавших кабинетах было решено провести косметический ремонт, чтобы устранить последствия ливня и заодно решить другие накопившиеся проблемы. Благодаря невероятной активности Ванды ремонт начался уже на следующей неделе. И опять же, благодаря ее активности нас приютила жилищно-коммунальная контора, поскольку свободных помещений во Дворце катастрофически не хватало.

Контора, куда переехал отдел, была на одной улице с Дворцом, через несколько домов от него. Весь путь от места до места занимал не больше десяти минут, поэтому, окончив занятия во Дворце, методисты с минимальными временными затратами добирались до своих столов.

Понятия не имею, как Ванда смогла договориться с этими людьми. Невероятно, но нам действительно отвели небольшой кабинет, где методотделу предстояло прожить около двух недель. Благо, что почти у всех были ноутбуки, поэтому в контору мы перешли налегке. Более того, сотрудники конторы оказались столь любезны, что отдали нам во временное пользование один старенький компьютер, за которым работал Агарев. Единственным напоминанием о нашей прежней жизни был Лимончик, которого я взял с собой, а аквариум с рыбками был временно завещан библиотеке.

Надо сказать, что переезд оказался совсем неплох. Отсутствие администрации под боком тотчас сказалось на всеобщем настроении. В отделе установилось какое-то таинственно-игривое настроение, похожее на то, когда внезапно отключают вечером свет и люди в своих квартирах вынуждены жаться друг к другу и произвольно шутить, забывая о ссорах, а уж если зажигают свечи, то и вовсе воцаряется эталонный уют. Безусловно, этому способствовал местный антураж, чуждый нам по определению. Здесь были длинные мрачные коридоры со стенами, выкрашенными синей краской, и старые деревянные белые двери; пахло трубами и подвалом, тут ругались матом, а слесари шли из душа в раздевалку лишь в одних полотенцах. Последнее обстоятельство особенно приводило в восторг наших девушек. Наблюдая за ними, я в очередной раз убеждался, что в мужчинах слабый пол чаще всего ищет вовсе не ум, а неотесанную брутальность. Тем более это относилось к нашим дурочкам, которые, обитая во Дворце, оказались лишенными возможности «нюхать» настоящего мужика. Зато теперь этого добра было навалом. Они заигрывали с некоторыми из них, особенно с парнем, по которому было видно, что он не пил, к тому же был хорошо сложен и даже вежлив. Меня это, к моему собственному удивлению, дико раздражало. Самому себе я внезапно открылся жутким собственником, деспотом, который желает распространить свою власть и на такую деликатную область, как взаимная симпатия подчиненных. Это все оттого, что бессознательно я не хотел довольствоваться статусом формального лидерства, но стремился к чему-то более значительному.

Прежде всего с качком флиртовала конечно же Рита. С самого утра она спешила поделиться, какие комплименты ей наговорил этот парень или какие шутки он использовал, чтобы привлечь внимание.

Таня ожидаемо вела себя скромнее, но пару раз я видел, что называется, живой интерес в ее глазах. А однажды, зайдя в кабинет, я стал свидетелем, как этот змей-искуситель помогает Тане передвигать стол ближе к свету. Они премило щебетали в пустом кабинете, и я напридумывал себе, что парочка чуть ли не целовалась, перед тем как я появился. Мне показалось, что даже самая строптивая из всех девушек отдела — Зина — при разговорах об этом красавчике густо краснела и опускала глаза.

Контора была типичной, ни чем не отличалась от других таких же. В петляющих коридорах, похожих на гигантский кишечник, свет излучали лишь редкие лампочки. Местами царил почти полный мрак, а стук захлопнувшейся двери в конце коридора долго отдавался гулким эхом по всему этажу. Невольно думалось: психиатрическая клиника или тюрьма. На счет доверия здесь тоже было не очень. Часть коридоров перекрывалась на ночь железной решетчатой дверью, на которую вешался огромный замок.

На третий день работы, не зная об этой особенности, я оказался запертым. Пьяная уборщица не удосужилась проверить, остался ли кто в кабинетах, и с чувством выполненного долга перекрыла все выходы. Звать вахтера было бесполезно — он находился в своей бендежке в другом крыле здания.

Я позвонил Пете, чтобы он вызволил меня, но, как выяснилось, тот укатил к своей новой подружке в Гурзуф. Жутко хотелось есть. Я решил, что случившееся, наверное, на пользу, что мне дается время подумать, например, о том, каким должен быть Дворец, ведь со стороны всегда виднее, а сейчас я находился именно «со стороны», в буквальном смысле этого слова. Снова выложив из сумки ежедневник, я случайно наткнулся в боковом кармане на старые наручные часы, которые когда-то нашел во Дворце. И тут я ощутил, что вот-вот должны сойтись пазлы, что вот-вот что-то прояснится, но новая волна голода увела меня в сторону шкафа, где лежали хлебцы.

И когда я жевал эти жалкие хлебцы, в моей голове проносились причудливые образы — выпуклые, как сквозь линзы, и блестящие, как начищенные восточные медные кувшины с тонкими носами. Дворец вдруг предстал некой тайной, которую необходимо было во что бы то ни стало разгадать любому, кто переступает его порог, а иначе нет смысла входить. В залах мягкий свет, и декоративные шторы в дверных проемах ласково касаются головы. Кругом замысловатые предметы из давно минувшей эпохи: музыкальные шкатулки, табакерки, громоздкие часы, фарфоровые статуэтки и механические игрушки. А потом и вовсе целая галерея автоматонов; у человека неискушенного дух захватывало от такого механического разнообразия. С каждым новым шагом сердце начинает биться все чаще, и кульминация неизбежно должна была наступить, как только ты входишь в темноту зрительного зала.