Ванда надеялась обрести во мне союзника, но таковым я никак не мог для нее стать — ни по симпатии, ни по убеждению. Капралова по-своему приняла директорскую установку про спасение Дворца и теперь свято верила в свое избранничество. Я же старался защищать своих методистов от ее бредовых указаний, от бесконечных нападок и придирок. Я видел абсурдность ее хаотичных нововведений и никак не мог найти им оправдания. Ванда считала, что работать ровно до пяти вечера — это моветон. Под всяким предлогом, заваливая в том числе ненужной работой, совершенно выматывая, она добивалась того, чтобы люди оставались еще на два-три часа. Она высасывала энергию из сотрудников. Могу предположить, что причина крылась в ее одиночестве: Ванду никто не ждал вечерами, и она, должно быть, очень боялась проводить их одна. Что там вечера… Даже в своем собственном кабинете она не могла находиться долгое время одна. Почти каждый день под тем или иным предлогом кого-то из нас она приглашала поработать к себе. Часто такой жертвой оказывался я.

После первой недели работы во Дворце я понял, что оказался в высшей степени необычном месте. Этот мир был архаичным, плотным, сложным, полным причуд и необъяснимых электрических разрядов между его обитателями. Каждый из сотрудников своим неслучайным путем некогда пополнил коллекцию Дворца. И вот теперь я такой же чудак, экспонат, один из них. Что стало со мной такого, раз я здесь? Это награда? А может, ловушка? Ведь Дворец чертовски умен, и кто знает, что у него на уме на самом деле?

Здесь во всем ощущалась какая-то недосказанность, словно все состояли в сговоре против меня. Впрочем, это не удивительно, так как поначалу во мне видели лишь человека Капраловой. Долгое время я вызывал серьезное подозрение — что, мол, делает этот тип в нашем захолустье? Отчего он сбежал? Такое настороженное отношение коллег будило во мне взаимную недоверчивость. Природная идиллия вокруг, усыпляя бдительность, только подливала масла в огонь. Знаете ли, светит ярко солнышко, птички поют, пахнет кедрами и доносится шум моря: вдалеке в легком мареве видно, как с обеда во Дворец беззаботно возвращается одна из его милых барышень. Вот уже за ней приятно громыхнула кряжистая дверь. Все так спокойно и прекрасно, но что за этим?

В то утро я чувствовал себя выжатым как лимон. Накануне до одиннадцати вечера провозился с Вандой над презентацией к совещанию. Капралова была на редкость безграмотной, и мне приходилось после нее править все документы, а во многих случаях все полностью переделывать. Но это было ничто в сравнении с отсутствием у нее способности сосредоточить свою мысль на чем-то одном. Это раздражало, равно как ее частые перерывы «на покурить» и привычка во время вечерней работы пить коньяк.

Когда я пришел, все уже работали. В отделе вкусно пахло кофе — Рита и Таня не могли без него начать свой рабочий день. Я тоже сделал себе кофе и включил компьютер. У нас бывало по-разному: иногда стоял хохот от лавины шуток, бывали жаркие споры, а бывало, как сейчас, — молчаливая напряженная работа и только клацанье клавиатур, классическая картинка для методического отдела. Накануне от Ванды пришло задание срочно переделать все программы по новой структуре. Она настращала всех выдуманными проверками, быстренько состряпала новое Положение и дала недельный срок на переделку.

Я пил кофе и рассматривал своих коллег, занятых делом.

Рита работала за компьютером всегда возвышенно-красиво. Казалось, она играет на рояле, а не печатает. Волосы забрала наверх и закрепила карандашом. Идеально прямая спина и покатые плечи делали ее в этот момент очень привлекательной и желанной. Она поднесла кружку к губам и сделала глоток. Несомненно. Рита чувствовала на себе мой взгляд, но она так и не посмотрела в мою сторону.

Таня сидела в наушниках. Может, из-за очков, но когда она работала за компьютером, особенно когда выполняла сложную или срочную работу, она была похожа на растерянную маленькую девочку. В эти минуты во мне всегда поднималась волна нежности по отношению к ней.

В углу сидел Максим Петрович. В отличие от остальных из своей ведерной кружки он всегда пил чай. Время от времени за работой он покряхтывал, покашливал — в общем, вел себя, как и подобает настоящему деду. Мой взгляд застал его за ритуальным каждодневным занятием. Максим Петрович вытащил из ящика стола толстую пластмассовую спицу, засунул ее в ухо и очень энергично принялся ковырять. В отделе уже никто на это не обращал внимания, мне же было непросто сдерживать смех, наблюдая за сей престранной процедурой.

Столы Вари и Пети находились рядом, но они держали слово, что не будут злоупотреблять этим, отвлекаясь на разговоры. По приоткрытому рту Пети я подозревал, что он серфингует в Интернете. Славный парень, но Интернет часто увлекал его в свои бесконечные дали. Надев большие наушники, он завороженно смотрел на экран, где явно была не образовательная программа. Обычно в таких случаях я спрашивал его, над чем он работает. Но сегодня решил не трогать парня, в том числе и потому, что был убежден: методист в течение рабочего дня имеет право переключать свое внимание на что-то иное, для души.

Варя же была другой. Если она и отвлекалась, то в основном, чтобы ответить на сообщение в телефоне. Она была очень педантичной в работе и всегда задавала мне множество вопросов. Она и сейчас хотела что-то спросить, но, когда наши глаза встретились, по моему виду она поняла, что лучше это сделать позже.

После выпитого кофе я постоял немного на балконе. Утро было замечательное, до обеденного зноя еще далеко.

Вернувшись на место, я принялся за месячный отчет. Примерно через полчаса мне позвонила Ванда: