Все толпились, мешая друг другу, и Гундольф пожалел, что зашёл одним из первых. Он всё отступал, освобождая место, пока не оказался на лестнице.

— Спальня наверху? Да или нет?.. Помогите затащить его, ребята!

Деваться некуда, пришлось подхватить Йохана. Ещё двое помогали, и Леона шла следом, внимательно следя за раненым. Тревожилась, может, чтобы не обидели? А того, у лодки, не жалела.

Спальня оказалась дому под стать, одна только кровать с балдахином чего стоила. На этаком ложе можно было спать и поперёк. На тёмном дереве спинки, искусно вырезанные, расправили крылья птицы, а опоры напоминали лозы, сплетающиеся и тянущиеся ввысь. Неведомый мастер немало потрудился, и цены этой кровати не было. Особенно в мире, где всё, что годилось, пускали на топливо, а жили как придётся.

Раненого опустили на пол — не особенно бережно. Главарь приказал, чтобы на твёрдое. На светлом ковре тут же появились отпечатки грубых башмаков и затоптанные следы крови.

— Есть материал для перевязки? — буднично спросил Рафаэль и, не дожидаясь ответа, полез в ближайший шкаф, тоже непростой, узорный, со стеклом. — Эй, ребята! Отдохните пока, угоститесь, если найдёте что съестное.

Наконец, устав копаться в шкафу, он потянул простыню с кровати.

— Вилли, разрежь на полосы и останься, поможешь. Остальные, вниз, вниз. Нужно закончить тут скорее, не то наши на площади заждутся. Как бы чего не вышло.

Гундольф сошёл по лестнице.

Сейчас он, пожалуй, мог бы и уйти. Никому не было дела до него, никто бы не остановил. Вот только хотелось понять, к чему всё идёт, да ещё эта девчонка с крыльями — вроде и не давал обещаний, а надо бы приглядеть.

Вот и она спускается по ступеням. Длинное крыло угодило между балясин, застряло, и Гундольф поспешил помочь.

— Тесно, — сказала Леона вместо благодарности. — Плохо.

Аж мороз пошёл по коже.

Голос был младше неё на добрых пятнадцать лет, а то и больше. Двойняшкам Отто исполнилось не то пять, не то шесть, и они говорили точно так же, тонко и чуть шепеляво. Даже оглянуться захотелось, посмотреть, точно ли это сказала Леона, а не кто другой.

Она обогнула Гундольфа — лишь сейчас он заметил, что глаза у неё не карие, это зрачок во весь глаз — и ушла на улицу. Он вышел следом.

— С крыльями-то неудобно, должно быть? — спросил, не зная, как начать разговор.

— Ты глупый, — ответила она. — Я больше не боюсь ничего, я могу улететь!

— Ага, понятно, — согласился Гундольф.

— Ржавый улетел, а потом вернулся. Рассказывал о пернатых. Ты знаешь о пернатых?

— Ну, знаю.

— Им люди поклоняются. И Хранительнице. И мне станут. Как думаешь, счастливы все будут, когда меня увидят?

Гундольф сильно в том сомневался. Как и в том, можно ли достучаться до Леоны. Но решил попробовать.

— Ты помнишь Кори? — спросил он.

— Мне будут поклоняться? — капризным детским голоском повторила его собеседница. — Будут любить?

— Конечно, будут, — ответил Гундольф терпеливо. — А хочешь, сходим в гости к Кори?

И оглянулся на дверь — не вышел бы кто.

— Не хочу, — сказала Леона. — Хочу скорее на площадь.

Вот так. Не тащить же её силой, в самом деле.

Вскоре спустились и калеки. Кого-то Рафаэль оставил с Йоханом, остальные пошли к площади. Вёл Бруно, тот, заросший.

У площади остановились. Из этого переулка хорошо была видна трибуна.

— Начинаем представление, — ухмыльнулся Рафаэль. — Леона, птичка моя, будь готова.

Он достал из складок накидки, прихваченной в доме Йохана, глянцевитую белую маску, спрятал лицо, подтянул ремешки креплений. Затем набросил капюшон и махнул рукой:

— Вперёд!

Всё прошло как по маслу. Стражи, охранявшие трибуну, глазели на Леону и не заметили даже, как тихо, без вскрика исчез человек в серебряной маске. Да и сам Гундольф мало что понял бы, если б не знал. Этому, в маске, как будто стало нехорошо, его заботливо свели, он присел и скрылся из виду под ногами стоявших между трибуной и статуей Хранительницы. А позже встал, оправил накидку и поднялся на место.

Только чьё-то тело осталось лежать под помостом, скрытое от площади глухой стенкой, а с боков — ступенями и переносными креслами. Третий, видно, тоже явился сюда не пешком. А все, кто стоял за трибуной и видел больше прочих, были людьми Рафаэля.

Гундольф постоял, послушал. Это не заняло много времени, а когда люди с помоста направились во дворец, он решил идти тоже.

Дворец уцелел, видно, с давних времён и был точь-в-точь таким, о каком рассказывал в детстве отец. Сплетённый из серебряного кружева, с сотнями клеток, что прежде, должно быть, покачивались на ветру, звеня колокольцами, и пели в них птицы. Только не было в этом городе больше ни птиц, ни ветра.

Дома, в Лёгких землях, всё хотели разрушить уродливую постройку на месте старого дворца и возвести такой вот, как стоял раньше при пернатых, когда отец Гундольфа служил досмотрщиком тридцать седьмой клетки. Только расходы это немалые, так что строительство всё откладывалось.

Внутри дворец оказался совсем пустым — ни лавок у стен, ни ковров. Да что там, даже дверей не осталось ни одной. Сняли, видно, и пустили на растопку.

Но было всё равно красиво. Напольная мозаика расползалась причудливыми узорами, а по стенам летели птицы. И пусть роспись выцвела напротив окон, а кое-где облупилась, ещё было чем любоваться.