— Патрик, — зову я его наконец, слегка касаясь любимого плеча. — Брось, ты ведь все понимаешь...

— Да, я все понимаю! — с разворота выдает он, хватая меня за плечи. — Понимаю даже, что я не тот «неплохой парень», который был бы тебе нужен, но...

И тогда я прикрываю пальцами его губы, как бы прерывая поток этих самоуничижительных слов.

— … Но для меня ты самый лучший, — шепчу совсем тихо, ощущая на кончиках пальцев его теплое, трепетное дыхание, — я думала, ты уже давно понял это. И кто из нас в таком случае старше?

Он пристально смотрит мне в глаза и молчит, молчит, сжимая мои плечи чуточку сильнее — у меня точно останутся синяки. А потом, едва успеваю осознать это, его руки уже в моих волосах, настойчиво привлекают меня к себе и... наши губы соприкасаются так стремительно, что я даже вскрикиваю. Глухо, с переходом в блаженный стон, который Патрик буквально сцеловывает с моих губ вместе с нашим неистовым поцелуем. Мы оба тяжело дышим, когда он наконец отпускает меня, делая судорожный, рваный вдох...

— Я никуда тебя не отпущу! — наконец произносит он через силу.

— И не надо, — отвечаю я только. — Я все равно люблю только тебя...

Он не отвечает мне ответным признанием, да я и не жду этого: для того, кто не верит в любовь, он и так сказал слишком много... Только вдруг поднимает руку и проводит по моим раскрасневшимся губам подушечкой большого пальца. Пальцы у Патрика шершавые, словно наждачная бумага...

— Боюсь, я снова хочу поцеловать тебя, — произносит он с надрывом, не отрывая от моих губ голодного взгляда. — У тебя такие...

— … соблазнительные губы, — заканчиваю я за него с легкой улыбкой. — Да, я знаю об этом. Не так давно меня просветили на этот счет...

Патрик мгновенно вскидывается, словно дикое животное, учуявшее запах крови, и отрывисто осведомляется:

— Кто?

— А вот об этом тебе знать необязательно, — отвечаю я и сама тянусь к нему за поцелуем.

Этим вечером я долго не могу уснуть: все прокручиваю в голове события этого неожиданно насыщенного дня, смакуя каждое его мгновение, особенно если оно касается Патриковых губ, и наслаждаясь им вновь и вновь...

Сегодня я целовалась с Патриком!

Один, два... четыре... шесть раз. Целых шесть раз за один день — и мне все мало!

— Ева, — сказал он мне около наших дверей, — ты должна мне открыться... Я должен знать все.

Я потянулась к нему и поцеловала в тот самый шестой, заключительный за день раз, а потом просто скрылась за дверью. Спряталась... Отгородилась от Патрика деревом и железом, а ведь мне так хотелось не расставаться вовсе.

Чего я боюсь? Он уже знает все, просто хочет услышать признание из моих уст. Но смогу ли я разомкнуть губы и сказать ему простое (нет, не простое) «я Ева Мессинг, та самая девчонка, книжная полка для которой висит сейчас в моей комнате»? Не смогу, горло даже сейчас словно судорогой сводит, даже в любви признаться мне было легче...

— Ева, — голос Линуса в темноте почти оглушает меня.

— Я здесь. Что случилось, малыш?

Он трет сонные глаза и говорит:

— Мне мама приснилась... Я рассказывал ей про пони.

— Очень хороший сон, — глажу мальчика по тонкой руке, стараясь не показать, насколько разговоры о матери выбивают меня из колеи. — Спи, Линус, спи, малыш. Уверена, тебе приснится еще много-много пони шоколадного цвета...

— И белого тоже.

— И белого тоже, — соглашаюсь я, продолжая поглаживать его руку. Вскоре он снова засыпает, а я так и гляжу в потолок еще битых полтора часа, пока наконец тоже не засыпаю.

Грань между сном и реальностью постепенно истончается, и я открываю глаза.

Который час? Чувствую себя абсолютно отдохнувшей, а ведь уснула только под утро...

— Линус? — касаюсь рукой пустого места рядом с собой. Матрац и подушка холодные, словно он и не спал на них вовсе... — Линус?! — сажусь на кровати и осматриваюсь.

Его одежды, аккуратно сложенной на стуле, там больше нет, и я выскакиваю на лестничную площадку в паническом исступлении.

— Линус, Линус, ты дома?

Ответом мне — тишина. Звенящая, оглушающая, бьющая наотмашь... Линус.

Смотрю на часы в гостиной: десять утра. Что? Я проспала? Как такое возможно...

— Линус? — выскакиваю за порог. Линус... Как есть, в пижаме, несусь в сторону Патрикова дома... Наверное, он решил навестить фрау Штайн, так и есть, решил навестить фрау Штайн...

— Линус, ты здесь? — Старушка смотрит на меня с удивлением. Она все еще расхристанная, по-утреннему неопрятная... — Простите меня, я проспала, — шепчу я ей исступленно, помогая принять сидячее положение. — И Линус пропал. Вы его не видели?