– Не боись. Дружище. Бруг не из тех, кто обессы… обессу… обессуживает, – я пожал Отто руку. – Это я Бруг, кстати.

«Уважаемые пассажиры, масел-трос прибыл на станцию…» – подгоняла масел-богиня, ревнуя меня к Отто.

– Ваша станция, – с едва уловимой грустью объявил констебль. – Такбыть, пойдемте. Всё одно мне мостик опускать.

Приют Святого Лаццо скучен. Всего-навсего богадельня, только с красивым названием.

К счастью, нам не туда.

Мы с Лихом свернули на шумный, обсаженный елями бульвар, и запетляли меж торговых прилавков – на любой вкус и цвет. Один торгаш зазывал попробовать «лучшие шашлычки в городе», другой, в забавной шапке – приобрести волшебные игральные кости, «не знающие поражений». Позади звонко окликали мальчишки-газетчики, слева и справа горланили лоточники, а спереди – тоскливую мелодию тянула колесная лира, выпрашивая монетку для уличного музыканта, что крутил ее рукоять.

И совсем рядышком, только сверни с бульвара и перейди дорогу – алела вывеска публичного дома. Рисунок на вывеске – классика жанра. Плохо одетая девица, в кружевном белье да в единственном чулке, кокетливо подмигивала намалеванным глазом. Изящество тонких линий, натуральный телесный оттенок… Художество вышло отменное, Бругу нравится. Даже захотелось зайти и осмотреться на предмет, кхем, иных произведений искусства.

К несчастью, нам не туда.

Нам – в невзрачную каменную караулку с глухой дверью. Караулка отыскалась неподалеку от борделя, в подворотне. Притаилась между домов, точь-в-точь как продавец запрещенки. Кажется, вот-вот распахнется дверь, а стены изнутри увешаны поддельными документами, нательными ножами, ядами и с ног сшибающими препаратами со всего Запада.

Но нет. Когда Лих расправился с замком караулки, за ней оказался лишь черный провал колодца. И винтовая лестница, тающая в темноте.

– Давай ты скажешь, что мы просто отлить сюда зашли? – бросил я Лиху.

– Эм, ну… – затянул парень.

– Ясно, – выдохнул я. – И что это за дырка? Воняет страшно.

– А как из коллектора пахнуть должно, дядя? – Лих, привстав на носки, снял с потолка караулки масел-фонарь, брякнувший стеклом о железо. – Розами, что ли?

– А день начинался так славно… – сморщился я. – Не думал, что работа вашего цеха – копаться в нужниках. Раз надо, Бруг покопается, черт с тобой! Но вниз ты чур первый.

– Ага, щас, – масел-фонарь зашипел, высветил, разгораясь, лицо Лиха, от недовольства заострившееся еще сильнее. – Чтоб ты меня пинком под зад скинул?

– Какого же ты мнения о своем новобранце! – усмехнулся я, будто такая мысль не приходила, пусть и на секунду, мне в голову. – Своим недоверием ты портишь весь командный дух, наставник!

– Доверяй, но проверяй, – парень пихнул мне в руки масел-фонарь, подталкивая к лестнице. – Так Табита говорит.

– А может, к черту это дельце? – попытался я. – Найдем кабак поукромнее, закажем пива. Никто ж не проверит, если…

– Спускайся давай, дядя, – Лих вдруг необычно строго насупил брови. Ладонь его легла на эфес шпаги. – Или типа… Сираль тебя спустит.

– Полегче, парень! – шагнул к ступеням я, немного оторопев. Не думал, что пацан способен прижать меня к стенке, но дальше проверять не хотелось. По крайней мере, пока Нечистый не придет в себя. – Чуешь этот душок, дружище? В воздухе повеяло знакомым сволочизмом. Как от твоей сестренки.

– Полезай, говорю, – процедил Лих. – Не заставляй наставника ждать.

– Ладно тебе, наставничек, не сердись. Это же шутка-прибаутка Бруга! – я шагнул в темноту, и фонарь лизнул сырые камни колодца. Дна было не видать.

– То-то же, – надменно хмыкнул Лих, совсем по-надзирательски нависнув надо мной. – Будешь знать, как задирать цеховика.

– Уж буду знать, – согласился я. А шепотом добавил, зло обнажив зубы. – Пижон хренов.

Запах сырости, плесени и тухлой воды. Добавь к нему капанье с потолка, писк потревоженной крысы – и вот тебе бехровский отстойник. Почти бесконечный туннель, куда с поверхности стекает мерзость городских улиц. Здесь чертовски темно – даже для меня – и остается только гадать, что за зловонная жижа хлюпает под ногами. Но оно и к лучшему, что не видно деталей… Даже Лих, кажется, специально держит масел-фонарь повыше: дрожащий свет скользит по лоснящимся стенам, гладит поросли чего-то противного, прикипевшего к потолку клубками мокрых ниток… Но под ноги – ни-ни! Рассмотришь вдруг, в чем вязнут башмаки; разглядишь, что наступил вовсе не на мертвую крысу – и прощайте утренние миксины, так уютно осевшие в желудке!

Сейчас я сам чувствую себя миксиной. Вымокшей, выпачкавшейся, одуревшей от вони. Черт знает, чем они живут и в каких каналах водятся, но отстойник – самое подходящее место для такого рыбочервяка.

На липких стенах коллектора поблескивают слизни, кишащие меж кирпичей. Жирные, неопределенного цвета, они сползаются в целые желейные стада вокруг полукруглых прогалин – туннелей поменьше. Туннели перекрыты решетками, старыми и ребристыми от ржавчины, и сквозь рыжие прутья течение приносит сточные воды. Не жидкие, но и не вязкие, они хлещут натужными толчками: как будто туннели простужены и прокляты вечно сморкаться.