— Девушка, я оплачу ваш счет, выходите поскорей, моя дама, кажется, промочила ноги.

Обрадованная девица выпорхнула из машины, а шофер почтительно пробормотал «во дает».

Этот эпизод был немного похож на то, как я ехала домой с Бродским после нашей встречи на свадьбе Гали Дозмаровой. Но куда было Бродскому как кавалеру до Довлатова. Бродский ему и в подметки не годился. Когда мы наконец поймали такси и я предложила сначала отвезти его, а уж потом поехать домой, Бродский сказал: «А как могло быть иначе?».

Я назвала адрес, и мы помчались по пустынному Невскому.

— Скажите, Люда, возле вашего дома есть лужа? — спросил Довлатов, когда мы въехали на Исаакиевскую площадь.

— Не помню… А зачем вам лужа?

— Лужа нужна как воздух. Представьте. Если есть лужа, я выскакиваю из машины первый, небрежно скидываю пальто, бросаю его в лужу, подаю вам руку, и вы прямо из машины ступаете по нему как по ковру. Помните, в «Бесприданнице»? Этот жест входит в программу обольщения и действует безотказно. Проверял сотни раз.

— Сколько же у вас пальто?

— Одно, но ему ничего не сделается. Смотрите, какая подкладка! И не вздумайте говорить, что это дешевый трюк. Будто я сам не знаю.

Подкладка, действительно, выглядела царской: нейлон под горностай.

У моего подъезда лужи не оказалось. Сережа расплатился с таксистом, и мы очутились в абсолютно безлюдном переулке Пирогова. Невзрачный наш переулок таит один секрет, а именно, он — тупик и упирается в стену задних строений Юсуповского дворца. Если знать, в какую нырнуть калитку, окажешься в закрытом и незаметном с улицы дворцовом саду. Мы вошли в сад, сели на мокрую скамейку и закурили. В своем пальто на «горностае» Довлатов чувствовал себя вполне уютно, мне же показалось, что я уселась прямо в лужу. Но до того ли было…

Желая продемонстрировать Довлатову, что сфера моих интересов не ограничивается глиной, я заговорила о поэзии, декламируя наизусть Блока, Анненского, Гумилева и Мандельштама… Боже, какая была память! Сережа вежливо молчал, но как только я на секунду закрыла рот, он занял площадку и во всех подробностях пересказал роман «Голубой отель» Стивена Крейна. Счет сравнялся — 1:1.

Благодаря маминой работе на студии научно-популярных фильмов у меня был доступ в Дом кино, и я видела множество западных кинокартин, недоступных для простого советского человека. В моменты интеллектуальных схваток это было неоценимое преимущество. И я двинула вперед тяжелую артиллерию, изложив содержание фильма Бунюэля «Виридиана».

Мне показалось, что Довлатов сражен, но я его недооценила.

— Как вы относитесь к Фолкнеру? — спросил Сергей после секундной паузы.

— Вероятно, также как и вы, — снисходительно усмехнулась я, холодея от ужаса. Я до конца не одолела ни одного его романа. Фолкнер казался мне утомительным из-за длинных сложноподчиненных предложений. Моим кумиром в те годы все еще оставался папа Хэм.

— Тогда, возможно, вам будут интересны малоизвестные детали его жизни, — и Довлатов рассказал две новеллы о Фолкнере.

Придя домой, я записала их в свой дневник и поэтому уверена в точности пересказа. Впрочем, понятия не имею, есть ли в них доля правды или они целиком плод довлатовской фантазии.

— Приходило ли вам в голову, что вся золотая плеяда американских прозаиков начала века вышла из Шервуда Андерсона?

Я сделала невнятный жест: то ли покивала головой (как бы, конечно, приходило), то ли покачала головой (нет, не приходило). Довлатов не заметил моей уловки.

— Но, возможно, вы не знаете, почему Фолкнер вообще стал писателем? — с надеждой спросил Довлатов. Я пожала плечами: может, да, а может, и нет.

— Он стал писателем чисто случайно, просто из ревности или зависти, что ли, — начал Сергей. — А дело было так.

В начале двадцатых годов Фолкнер и Шервуд Андерсон жили в одном городке. Они каждый вечер встречались в баре, выпивали, болтали, но даже фамилий друг друга не знали, а уж тем более понятия не имели, кто чем занимается. Впрочем, Фолкнер ничем особенно и не занимался. Как-то он пришел в бар, а Шервуда нет. Нет его ни на второй, ни на третий день, нет его неделю. Фолкнер спрашивает у бармена, не знает ли он, куда дружок его подевался. Бармен говорит: «Черт его знает, пойди к нему домой, узнай». И сказал Фолкнеру адрес. Подходит Фолкнер к этому дому и слышит стук пишущей машинки. Окно было открыто, Фолкнер подошел, облокотился на подоконник и заглянул в комнату. Его приятель строчит на машинке, ничего вокруг не замечая.

— Чего это ты делаешь? — спросил Фолкнер.

— Рассказ сочиняю, — отвечает Андерсон. — Пока не кончу, не выйду из дому.

— Ну, извини, — говорит Фолкнер, — не буду тебе мешать.

Прошло дней десять. Шервуд Андерсон закончил свой рассказ и пришел в бар. А Фолкнера нет. Нет его ни на другой, ни на третий день.

— Не знаешь, куда это дружок мой подевался? — спросил он у бармена.

— Откуда мне знать? Пойди да узнай, он живет за углом, второй дом налево.

Андерсон подошел к дому, позвонил. Фолкнер приоткрыл дверь и говорит: