Это говорится без иронии.

Это говорится уже серьёзно, без улыбок, из-за которых тонкие линии морщин от уголков глаз разбегаются.

И улыбаться, смотря в тёмный омут глаз, уже не получается.

Пусть и неправда это, пусть и поверить в это сложно, ведь после Индии своей жизнью он вполне нормально, как и я, жил. Или… не совсем нормально? Или всё-таки и у него, и у меня в ту осень были не просто воспоминания?

Не забывался никогда тот курортный роман, заверенный устным договором?

Когда мы обманываем себя и друг друга?

Сейчас или тогда?

— Алина, — Полька, хватая и вытаскивая из круговорота суматошно-острых вопросов, обращается так вовремя, — а что ты больше всего любишь в Савелии?

— Надёжность, уверенность, щедрость. Ум и умение быть несерьёзным, — я говорю не задумываясь, я столько раз перечисляла Ивницкой его плюсы. — Он всегда на моей стороне. А ещё он марципан терпеть не может, поэтому все конфеты мои.

— Сава, а что тебе больше всего нравится, может, даже поражает в Алине?

— Она головы варит, — Гарин выдает трагично, уточняет, скашивая глаза на камеру, с непробиваемо-невозмутимой физиономией. — Человеческие.

— Там не так всё было, — я глаза закатываю не менее показательно.

Куда можно добавить, что жених у меня злопамятный?

И вообще, сочинитель небылиц.

— Ну-ну, бывшая Стёпы до сих пор под впечатлением.

— Своей вины не признаю, — я протестую надувшимся хомяком, складываю руки на груди. — Она сама…

— Вот судье мы так и рассказывали.

— Гарин!

Хохочем мы вместе.

И в семейные легенды тот вечер точно войдет. И усмехающийся Егор, ловя изумленный взгляд Рады и подмигивая, ей точно расскажет эту историю на банкете. И смеяться, забывая о том, что после того вечера поссорились-разбежались, мы станем.

— Она настоящая, — Гарин, переставая веселиться, бухает внезапно и слишком… откровенно.

Режет, взрывает, бьет.

Честностью.

Тем, что раздеть за эти месяцы смог не только тело. Он обнажил, что куда более страшно и непостижимо, душу.

— Алина… — он медлит, но говорит, и слушать надо не произнесенные вслух слова, а то, что узнать и разгадать меня смогли, — она… ёжик. Искренний ёжик, у которого всегда торчат иглы, но если их убрать, то открываются новые грани. Она горой за тех, кого считает своими. Она добрая, пусть и орёт вечно об обратном, а ругаться умеет так, что собственный словарный запас кажется… скудным. Она умная. Она авантюрная. Она… необыкновенная.

Если бы не видео, если бы не министерство, если бы не виски, то выходку Измайлова удалось бы замять. Ограничились бы строгим выговором, рассказом про то, где и что можно говорить, и указательным пальцем Макарыча.

Последним погрозили бы перед носом.

А так…

— А что нам ты прикажешь делать? — Макар Андреевич, пойманный на лестнице ГУКа, олицетворял собой непривычную грозовую тучу. — Калинина, он в академию явился пьяным!

— Он не…

— Алина, — возразить, прибивая к полу мрачным взглядом, мне не дали, — его видели в стенах вуза с бутылкой виски. Он перебил выступление ректора, сорвал его, а оно, между прочим, снималось. И выложить особо деятельные и молодые его сразу успели. Сказать сколько просмотров? Ещё министерство.

О да, министерство, от которого кто-то, благосклонно кивая в такт словам Арсения Петровича, был и выкрутасы Измайлова видел.

И хуже всего это было.

Или нет.

Пожалуй, самой тяжеловесной причиной для карательных мероприятий было именно видео, которое просмотров набрало почти миллион. И в беседу популярные кадры Катька переслала, завалила вместе с остальными вопросами, на которые Глеб Александрович, увиливая от конкретики, ответил привычным сарказмом.

Шуточками.

И про угрозу академа или отчисления он ничего не сказал.

И я тоже.

Я промолчала, не рассказав даже Польке, про отца и модельное агентство. Это была не моя тайна, не моя история, которой, если бы хотел, Глеб давно бы поделился. Только он не хотел, а я не имела привычки трезвонить чужое.

Пусть потом, когда всё же узнала, Ивницкая и не могла мне этого долго простить.

— Нам уже позвонили, — Макарыч продолжал сердито, оглянулся, но никто, кроме нас, в половину четвертого в главном корпусе уже не ошивался, — и очень по-доброму спросили, почему наши студенты позволяют себе подобные… представления. Похвалили, что хотя бы матом не ругаются. Интеллигенты.