— А я с тобой как разговариваю?

— Никак!

— Никак — это молчание, Калина дуристая, — усмехнулся он снисходительно. — А мы с тобой как раз… беседы ведем.

— О да, содержательные!

— Очень.

— Ты невыносим, — смотреть на него дальше было невозможно, тянуло прибить, а потому глаза, пытаясь успокоиться, я закрыла. — Глеб, кто я для тебя? Кто для тебя Полька, Артём? Ты никогда ничего нам не рассказываешь! Ты пропадаешь, пропускаешь пары, а потом приходишь как ни в чём не бывало и ничего не объясняешь! Это твои показы или что-то ещё? Ты вроде рядом, но при этом так недостижимо далеко и в неизвестности. Я… я даже про Валюшу знаю больше, чем про тебя. А ты… какие у нас отношения, Измайлов?

Глаза, выдыхая последний вопрос, я всё-таки открыла.

Выдержала его взгляд, в котором было что-то незнакомое и непонятное, неподдающееся какому-либо определению. И смотреть, пытаясь разгадать значение, я продолжала упрямо, пусть… в светло-серой ртути и тонулось больно.

Проваливалось, царапая сердце, с каждым его ударом всё глубже.

А он молчал.

Не отвечал так долго, что застыть от холода и сырости ледяных луж я успела.

— Ты мой друг, Калина, — он всё же заговорил.

А я забыла, что задавая вопросы, надо быть готовым услышать ответы. Я оказалась вдруг не готова к таким вот простым и, в общем-то, логичным словам.

Действительно, друг.

Кто же ещё?

— А то, что почти случилось в коридоре… я прошу прощения.

Ещё раз, действительно.

И он забыл сказать, как полагается и принято, что сожалеет и больше такого никогда не повторится.

Моей бы фразой тогда стало, что охотно верю.

— Значит… значит, общаемся дальше по-дружески? — ветер, ещё зимний и колюче-злой, забрал и мой голос, и подлую дрожь в нём, дёрнул, приподнимая и бросая в глаза, непослушные пряди у лица. — Видимся теперь по выходным и праздникам? Встречаемся после нашей учебы и твоей работы?

— Я улетаю завтра в Москву, — отвечать, проверяя на прочность мой последний натянутый нерв, Измайлов продолжал неторопливо, не сразу. — Вернусь недели через две, а там… почему бы и нет? Я ухожу из группы, но ведь общаться можно и вне её. Можно сходить в кино.

— Можно.

— Вы с Ивницкой в веревочный парк ещё хотели.

— Хотели.

— И на батуты.

— И на батуты, — я согласилась послушно, колко, как бьющие в лицо единичные снежинки. — Ты Польке с Артёмом только расскажи всё и сам, пока они со стороны от кого-нибудь не узнали. Если… если они тоже друзья.

— Я расскажу, — Измайлов кивнул серьёзно, поднял и протянул мне перчатку. — Тогда… пока?

— Удачной поездки.

У меня вышло попрощаться, не подвела выдержка, которой Аурелия Романовна могла бы гордиться. И обнять себя вежливо и равнодушно я дала.

Улыбнулась даже.

Мы ведь не расстаемся насовсем, а просто прощаемся.

Недели на две.

Подумаешь, мы больше никогда — всё, закончилось! финиш, баста, навсегда! пусть и куда раньше, чем я думала! — не будем учиться в одной группе.

Подумаешь, мне больше не с кем будет играть в «крестики-нолики» или морской бой на особо заунывно-скучных и нескончаемых парах. Подумаешь, больше никто не станет сидеть рядом и тыкать в ответ на особо удачно сказанную гадость в бок ручкой. Подумаешь, мы больше не сможем показательно порицать Ивницкую за просмотр сериалов на лекции и пересмотренный в десятый раз шедевр с Серканом Болатом. Подумаешь, мы больше не будем стартовать первыми в перерыв в сторону буфета или автомата, чтобы успеть раньше всех и в очереди не стоять.

Подумаешь, подумаешь, подумаешь…

Я ускорялась на каждое из этих подумаешь. Шла в сторону дома, лавируя между людьми и по механической привычке тормозя на светофорах, пешком. Я прошла мимо всех остановок, ибо ехать в транспорте, в замкнутом пространстве, вот сейчас было никак невозможно.

Я бы задохнулась там.

Так же… не хватало лишь воздуха.

И больно было.

А ещё не замечалось ничего вокруг, а потому как оно получилось ни тогда, ни потом я так и не поняла. Просто… просто в ноги будто Рэмыч, как раньше, с разбегу и всей дури боднул, влетел привычно.

И на асфальт от неожиданности я столь же привычно села.

Упала.

— Девушка!

— Ой, мамочки, что средь бела дня делается! Сбили!

— Девушка, вы как с… Алина?!

— А ты что не видишь?! Задавил её!

— Да вы что?! Она сама под колёса полезла! Ходят, ничего не видят, никуда не смотрят! Вот пошла нынче молодежь!

— Алина?

— Гарин?

Руки, ощущая плотный вакуум, через который все звуки и голоса пробивались с опозданием, я оттирать от грязи перестала, подняла голову на забыто-знакомый глубокий голос. Моргнула, чтоб убедиться и собственным глазам поверить.