– Как тебя до сих пор не выгнали? – поражались ему сокурсники. – Всех, кто хоть на неделю задерживает оплату, выгоняют с позором. Ты же не платишь годами и спокойно себе учишься.

– Терпение и труд все перетрут! – отвечал Сталин пословицей. – Вначале было нелегко. Приходилось часами плакать, жаловаться на здоровье (будто скоро умру), обещать, умолять. Наш ректор, как вы знаете, крепкий орешек. Но нет такой крепости, которую нельзя взять настойчивому человеку. Я долго следил за ним, провел не одну ночь у него под кроватью, и однажды мне повезло! Я узнал о нем кое-что такое, что не совсем соответствует критериям духовного лица. Ничего криминального. Для мирянина это обычный грешок, о котором смешно говорить в приличном обществе. Но для ректора духовной семинарии огласка могла иметь крайне негативные последствия. Стоило мне ему об этом слегка намекнуть, как он пошел на попятную.

Первые два года обучения Сталин продолжал поддерживать реноме «ботаника». Он усердно учился, был тих, скуп на слова и почти всегда пребывал в глубокой задумчивости.

Однако на третий год многое изменилось. Сталин резко «съехал» в оценках и поведению. Причиной этому, как ни странно, были книги.

В семинарии существовали строгие правила, согласно которым будущим священникам запрещалась читать светскую литературу, в том числе художественные романы. Виновных строго наказывали. Не обошла эта участь и Сталина.

– Ничего себе книжечка! – грозно хмурил брови инспектор Мураховский, застукав Сталина за чтением романа Виктора Гюго «Девяносто третий год». – Мерзость какая! Даже в руках держать противно. От кого другого, но от тебя, Сосо, никак такого не ожидал! Неужели тебе вся эта дрянь может нравиться? Как же ты низко пал, бесстыдник!

– Совершенно с вами согласен, господин инспектор! – не моргнув глазом, ответил Сталин. – Всегда поражался, как такое можно читать. Мое личное мнение, что люди, которые этим занимаются, либо полные идиоты, либо законченные мерзавцы! Я обнаружил эту книгу только что на полу и хотел отнести ее вам в инспекторскую …

– Ты врешь мне в лицо! – рассерженно перебил Мураховский. – Я видел, как ты занимался богопротивным чтением этой книжицы! И на твоей роже отпечатывалось удовольствие, подонок!

– Дело в том, что из-за моей болезни ног и левой руки, о которых вам хорошо известно, а также в целом из-за прискорбного состояния здоровья, я испытываю настолько ужасные боли, что в прямом смысле слова теряю рассудок. В такие минуты я машинально хватаюсь за все, что может отвлечь меня. Такой приступ случился со мной буквально за минуту до вашего появления! У меня все поплыло перед глазами, я будто обезумел….

– Заткнись и не отравляй мой слух гнусным враньем! Ты – лжец и негодяй! Я долго наблюдал, как ты сладострастно листал эту дрянь! Каким же ты стал отъявленным мерзавцем. Просто уму непостижимо! Что еще читал? Шекспира? Достоевского? Флобера? Льва Толстого? Лучше сам признайся, а то, когда дознаюсь, хуже будет!

– Ваша правда! – всхлипнул Сталин. – К сожалению, из-за крайней бедности и нужды, я вынужден иногда подрабатывать в книжной лавке. Хозяин поставил мне непременным условием знание всех книг, которые я должен продавать, чтобы уметь проконсультировать покупателей. Если бы вы знали, господин инспектор, как мне самому противно, но моя бедная мамочка тяжело больна и ради нее мне пришлось принять на себя сей великий грех…

– Какое же ты чудовище, Сосо! Торгуешь самыми мерзкими на свете товарами и еще имеешь наглость признаваться в этом. Уму непостижимо! Ведь есть же хорошие книги! Библия. Житии святых. Торгуй себе ими на здоровье! И тебе прибыток, и Господу богу удовольствие. Вместо этого ты пошел продавать такие книги, от которых у Господа бога буквально волосы на голове встают. Думаешь Господь бог не видит, чем ты занимаешься?! Ошибаешься! Все он видит и находится от этого в ярости. Авторы всех твоих книг давно горят в аду, и вскоре к ним присоединишься ты! Господь только ждет удобного момента, чтобы избавить от тебя Землю! Вспомнишь тогда инспектора Мураховского, да поздно будет! Господь покажет тебе такой «девяносто третий год», что ты еще сто лет не забудешь!

Инспектор ухмыльнулся своей остроте.

– Я только сейчас понял, какой ужасный грех совершил! – всхлипнул Сталин. – Спасибо, господин Мураховский, что открыли мне глаза. До сих пор я жил, как в тумане. Но отныне я полностью раскаялся и готов к воскрешению духа. Благодаря вашей прозорливости в моей душе случился переворот. О, мой добрый благодетель! Разрешите поцеловать ручку?!

– Отстань! – несколько смягчился инспектор, отнимая руку. – Только, учитывая твою дружбу с ректором, приговариваю тебя на первый раз к неделе карцера на хлебе и воде. И хватит хныкать, негодяй! Учти, что ты легко отделался. Я вчера одному читателю «Трех мушкетеров» два месяца впаял!

К концу третьего года обучения Сталин скатился на двойки. Лишь по церковно-славянскому пению он по-прежнему держал уровень и пел в церкви так, что восторгалась вся семинария.

– Мерзавец ты, Сосо, редкостный, но как же ты хорошо поешь! – утирал платочком скупую слезу инспектор Мураховский. – Если бы ты, гаденыш, пел хоть чуть-чуть похуже, я бы с тебя живым кожу содрал! А так живи себе пока…Благодари Господа бога, что я такой сентиментальный!

– Я тебе еще не так спою! – прошептал про себя Сталин, давая инспектору погладить себя по голове.