Шрифт:
Надо же, как разворачиваются события…
— П-позвольте в-взглян-нуть?
Соколово-Струнин делает приглашающий жест.
Кручу его револьверчик в руках. Французский «Шамело-Делвинь».
— Х-хороший в-выбор.
— Прост, компактен и надежен. Не сложнее молотка.
Расстаемся мы с Яковом Семенычем не друзьями, и даже не приятелями, но вполне мирно.
Смотрю на часы — заговорились мы с журналистом, однако. Рискую опоздать в госпиталь.
Оглядываюсь по сторонам и свистом подзываю к себе одного из многочисленных рикш у вокзала. Босоногое такси шлепает голыми пятками, качу по Лаояну, словно фон-барон.
Небольшой шеренгой стоим в госпитальном коридоре все, кто выжил из эскадрона особого назначения, и примкнувший к нам Скоропадский. Только Горощеня все еще в палате, по-прежнему без сознания.
Тут же и другие пациенты, на кого просыпался дождь наград.
Куропаткин вместе с наместником Алексеевым медленно идут мимо нас. Командующий останавливается напротив меня.
— Ну-с, господин ротмистр, хотел я вас, было, под суд за невыполнение приказа, да победителей не судят. Поздравляю Святым Владимиром с мечами и золотым оружием за храбрость.
Куропаткин пожимает мне руку и протягивает орден и саблю с золоченым эфесом.
— С-служу ц-царю и Отечеству!
Куропаткин делает шаг к следующему за мной в строю Скоробуту.
В этот момент в коридор быстрым шагом входят Николов и какой-то офицер военной жандармерии — немолодой сутулый штаб-ротмистр.
Не знаю почему, но всеми фибрами души чувствую грядущие неприятности.
Николов смотрит на меня как-то странно.
Они подходят к командующему, военный жандарм что-то негромко говорит Куропаткину и Алексееву, косо поглядывая в мою сторону.
Куропаткин суровеет лицом.
— Ротмистр, только что обнаружено тело Соколово-Струнина. Он убит.
— К-как? Кто же его уб-бил?
В разговор вмешивается жандармский офицер:
— Как — кто? Вы и убили, ротмистр? Больше некому.
[1] Гордеев-Шейнин не ошибся, у Графа Игнатьева был превосходный вкус, а среди его литературных трудов была и кулинарная книга собственного сочинения.
Глава 12
Критическим взором смотрю на Николова.
— Сергей Красенович, вы серьёзно думаете, что это я?
Тот мрачнеет.
— Николай Михайлович, обещаю — мы во всём разберёмся… Но пока…
Ему крайне неловко, он мнётся, избегает смотреть мне в лицо.
— Я арестован? — Проклятое заикание исчезает напрочь, словно его и не было.
Вот что значит — стресс! Мигом излечивает от мелких болячек.
— Задержаны. Пока! — отвечает за Николова жандарм.
Не верю своим ушам.
— Соблаговолите следовать за нами на гарнизонную гауптвахту, — продолжает жандарм. — Надеюсь, вы не станете оказывать сопротивление.
Он многозначительно похлопывает по кобуре.
Даже если двину ему в морду как тому же Соколово-Струнину, вряд ли мне от этого полегчает. В том числе морально.
— Разумеется, не стану!
— Ротмистр! — рявкает Куропаткин.
Машинально вытягиваюсь во фрунт: субординацию никто не отменял, тем более в присутствии целого генерала.
— Потрудитесь вернуть награды! — требует Куропаткин.
И ведь не ради орденов воевал, если б не вручили — не обиделся, но вот так, когда тебя шельмуют на виду у кучи народа: а за церемонией наблюдает не один десяток любопытных глаз: другие раненные, сестрички, санитарки… На душе становится паскудно. Хочется достать револьвер и застрелиться…
Стоп! Это что — настоящий Николя опять просыпается и начинает дурить?!
Ну уж нет — если и суждено погибнуть от пули, так от японской! Лишать себя жизни я не намерен!
Да, позор! Да, все внутренности переворачиваются, к вискам прильнула кровь, сердце колотится в бешенном ритме, а пальцы сжимаются в кулаки…
Беру себя в руки, делаю каменное лицо:
— Слушаюсь!
Эх, не красоваться мне при всём параде с орденом и наградной саблей… С неимоверной тоской отдаю и то и другое. И пяти минут при мне не продержались –мировой рекорд, достойный книги Гиннеса.
— Господа, а вы уверены, что состояние здоровья ротмистра позволяет ему находиться на гауптвахте? Может, лучше отправить господина Гордеева под домашний арест? — внезапно говорит Алексеев.
Он всё ещё ко мне расположен и искренне пытается помочь. Только не понимает, что делает хуже: в глазах Куропаткина сразу зажигаются мстительные огоньки.
Эх, отольются мне сейчас все мои недавние выкрутасы… Ни хрена он не забыл и не простил! А слова адмирала подлили масла в огонь: давно известно, что Куропаткин и Алексеев дружат как кошка с собакой. Тем более между армейскими и флотскими никогда не бывает ровно.