Отец помолчал, разглядывая меня в мерцающем свете. В его глазах я видела что-то… оценивающее? Разочарованное?

— Никто такой властью не облечён, — тяжело сказал он. — Никто к тебе не явится и не скажет, мол, иди убивай, тебе можно. Каждый человек сам за себя решает, когда надо взять на себя бремя решения. И это будет грех. Но чтобы залатать дыры в мировом порядке, иногда надо сначала рассечь его ещё больше. И я думал, что у моей дочери хватит смелости принять на себя такую ответственность. Но я вижу, что ошибся. Я вырастил трусиху, которая не смеет выйти на поле боя.

Во мне взревело пламя. Трусихой меня даже враги не называли никогда, а тут родной отец! И главное, за что?!

— Вряд ли можно считать трусостью нежелание убивать тех, кто заведомо слабее тебя, не находишь? — процедила я.

— Это Саинкаеу-то слабее?! Тебе напомнить, какую армию они привели за Ари Чалитой? — вскипел отец. Но я не дала ему сбить меня с мысли.

— Мне нужно выяснить, кто из Саинкаеу стоит за этим, и расправиться с ними, а не сечь направо и налево, как, по твоим же собственным словам, делает Вачиравит. Или мне следует уподобиться убогому, который небесной кабарги от крестьянина не отличит?

— А, так ты и за этого болотного демона заступаешься? Ицара, опомнись! Пока ты тут утираешь сопли тем, кто рушит мироздание, у нас уже скоро придёт нужда ещё человеком пожертвовать! Не хочешь убивать Саинкаеу, так хоть Ари Чалиту из плена выпусти! Как ты вообще можешь жить спокойно, зная, что они держат её в плену?

Настал мой черёд разводить руки.

— А ты понимаешь, что будет, если Саинкаеу лишатся источника махары? — не осталась в долгу я. — Их тысячи, и никто не умеет ни договариваться, ни талисманы рисовать, ни махару беречь! Ты понимаешь, сколько народа они пустят под нож ради своих охот? Да тут в городе живых не останется!

Мы стояли вдвоём в пустом закоулке, похожие с лица, одинаково пригнувшись вперёд и расставив руки, как зеркальные отражения или борцы рукопашной, примеривающиеся друг к другу, и оба равно не готовые уступить.

— Вот и пусть они тут свой город прореживают! Мы своё вернуть должны и о своих позаботиться, а Саинкаеу могут хоть все в ритуальный круг пойти, со всеми союзниками, это уже не наше дело!

Я аж задохнулась. И это говорит мой отец?! Отец, который до сих пор в моих глазах практически равнялся вселенскому закону?

— Ты понимаешь, что пока Саинкаеу будут тянуть махару из чаатских крестьян, мировой порядок не залатать? Что на всей земле больше ни одного амарда не родится, пока они бесчинствуют?

Отец нахмурился и чуть подался назад.

— Это ты с чего такое взяла?

— Великий Ду рассказал.

Отец фыркнул.

— Ты теперь демонов слушаешь? Да каких! Ду — они же врут, как дышат! Да они дышат меньше, чем врут! — Он провёл рукой по глазам и стряхнул пелену, словно пенку с молока. — Значит так. Ты просила моего совета? Вот мой совет: идёшь сейчас на гору, выпускаешь амардавику, после этого сносишь головы Арунотаю, Вачиравиту и всем, кто случится рядом. Так понятно?

Я не шелохнулась, рассматривая его, словно видела впервые. Ведь вроде такие знакомые черты, в зеркале их вижу почти каждый день. Своё лицо, родное… А речи — словно из демонической пасти. Как это может быть? Было ли так раньше? Может, отец и не изменился, а изменилась я? Что бы услышала в его словах прежняя Ицара Суваннарат? Но у меня осталась только я.

— Понятно, что твой совет не гож. Арунотай и Вачиравит не управляют кланом Саинкаеу, они бестолковые и беспомощные жертвы произвола. Их смерти ничего не решат. Всех я не перебью, а поставить главой любого семиюродного брата оставшиеся могут на следующий день. И если уж тебе плевать на то, с кого Саинкаеу возьмут кровавую дань ради махары, то почему ты думаешь, что они станут брать со своих, а не по соседям?

Отец смотрел на меня пристально, стоя совершенно прямо. Под его тяжёлым взглядом я невольно сутулилась, хоть и не собиралась отступать. Скорее по привычке принимала низкую стойку в бою с более крупным противником. Наконец он расслабился, как-то осел и покачал головой.

— Я вижу, ты продалась им. Получила мужа-красавца, златотканые одежды и власть чуть не надо всем миром. И до родного клана тебе больше дела нет.

Я чуть не задохнулась, и не успела слова вставить, как он продолжил:

— Моя дочь Ицара вытянула смертный жребий. И больше я её не видел. А ты, не иначе, демоница, что завладела её телом. Ты не моя дочь. И вовсе не Суваннарат. И ходу тебе на Жёлтую гору нет. — Он перевёл дух, словно эти слова были подобны подъёму на крутой склон. А меня с того склона будто бы спустили пинком.

— Другой Ицары у меня для тебя нет, — отрезала я, прежде чем осознание его слов заморозит мне язык.

— Если нет другой, то не надо никакой, — припечатал он. Набрал побольше воздуха и голосом, тугим, как ремни, что держат броню, продолжил: — Убирайся с глаз моих, продажная погань, чтоб я больше тебя не видел, а иначе в следующий раз встретишься с моим мечом.